Незабываемое

Радек: Если я откровенно рассказал о контрреволюционной деятельности троцкистов, то тем более (подчеркнуто мною. — А.Л.) я не намерен скрывать контрреволюционную террористическую деятельность правых.

Так как показания Радека поступили в конце декабря 1936 года, то есть через три месяца после его ареста, а на процессе он заявил, что три месяца «запирался» и показаний не давал, то можно сделать вывод, что Радек дал показания против Бухарина сразу же после того, как оговорил самого себя. Однако же на процессе в своем последнем слове Радек сказал:

«Я признаю за собой еще одну вину. Я, уже признав свою вину и раскрыв организацию, упорно отказывался давать показания о Бухарине. Я знал: положение Бухарина такое же безнадежное, как мое, потому что вина у нас если не юридически, то по существу была та же самая. Но мы с ним близкие приятели, а интеллектуальная дружба сильнее, чем другие дружбы. Я знал, что Бухарин находится в том же состоянии потрясения, что и я, и я был убежден, что он даст честные показания советской власти. Я поэтому не хотел приводить его связанного в Наркомвнудел. Когда я увидел, что суд на носу, понял, что не могу явиться на суд, скрыв существование другой террористической организации»[111].

Так как Радека на предварительном следствии и на процессе от начала до конца заставили лгать, то трудно сказать, что есть правда. Возможно, к нему были применены такие меры, что он был сломлен сразу же, тогда верно, что он долго, то есть в течение трех месяцев, не желал давать показания против Бухарина. В том же случае, если он три месяца держался, о чем он заявил на процессе, а ровно через три месяца после ареста Радека были присланы его показания против Бухарина, то показания против Н. И. он дал сразу же, как оговорил самого себя.

В показаниях Радека было зафиксировано, что правая организация действовала сообща с троцкистской; в целях подрыва Советского государства они использовали вредительство и террор. Его показания по поводу решения об убийстве Кирова особенно врезались в память: они изобиловали деталями, подробностями. О том, что троцкистский центр принял решение убить Кирова, Радек якобы сообщил Бухарину в кабинете редакции «Известий», горела лампа под зеленым абажуром; прежде чем согласиться на такую акцию, Бухарин будто бы колебался, волновался, нервно ходил по кабинету, наконец санкционировал убийство от имени правой террористической организации.

Когда я прочла все это, Н. И. сбросил подушку с головы, лицо его покрылось холодным потом.

— Решительно не понимаю, что же происходит! Только-только Радек просил меня написать о нем Сталину, а теперь несет такой бред!

К тому времени Н. И., безусловно, понимал, что показания добываются незаконными средствами, возможно пытками, и тем не менее фантастическое превращение большевиков в предателей, уголовных преступников казалось ему необъяснимым колдовством.

После ареста Н. И. понял все. На процессе Вышинский спросил Бухарина, может ли тот объяснить, почему все против него показывают. «Не можете объяснить?» — обрадовался прокурор, очевидно, потому, что Бухарин задержался с ответом. «Не не могу, а просто отказываюсь объяснять», — ответил Бухарин.

Предчувствуя скорый конец, Н. И. рассказал мне интересный эпизод, происшедший летом 1918 года в Берлине, куда он был командирован как член комиссии, которой предстояло составить дополнительные соглашения к мирному Брестскому договору. Там, в Берлине, он услышал, что на окраине города живет удивительная хиромантка, точно предсказывающая судьбу по линиям руки. Любопытства ради он вместе с Г. Я. Сокольниковым, тоже входившим в эту комиссию, решил поехать к ней. Не могу припомнить, что хиромантка предсказала Сокольникову. Н. И. она сказала:

— Будете казнены в своей стране.

— Что же, вы считаете, что советская власть погибнет? — спросил Н. И., решивший узнать у хиромантки и политический прогноз.

— При какой власти вы погибнете — сказать не могу, но обязательно в России, там будет рана в шею и смерть через повешение!

Н. И., потрясенный ее прогнозом, воскликнул:

— Как же так? Человек может только по одной причине умереть: или от раны в шею, или от виселицы!

Но хиромантка повторила:

— Будет и то и другое.

— Так вот, — сказал Н. И., — меня душит ужас от предвидения террора грандиозного размаха. На языке хиромантки, по-видимому, это означает рана в шею, в дальнейшем будет смерть через повешение — неважно, что от пули.

А материалы следствия все поступали и поступали.

Я уже подробно рассказывала о содержании показаний В. Г. Яковенко (организация кулацких восстаний в Сибири) и о том, как на них реагировал Н. И.: до своего ареста расценивал как чудовищные измышления, на процессе же подтвердил их.