Незабываемое

Бухарин заявил на процессе, будто бы связь между право-троцкистским блоком и меньшевистским центром за границей осуществлялась Рыковым через Николаевского, что вынужденно подтверждал Рыков, о чем упоминал и Ягода. Но именно от Николаевского, присутствуя при его разговоре с Бухариным в Париже, я узнала, что никакой связи между Николаевским и Рыковым не было. Николаевский сам об этом говорил, поэтому он старался хоть что-нибудь узнать от Бухарина о своем брате Владимире Ивановиче, женатом на сестре Рыкова и жившем в Москве.

— Я убеждена, что Николаевский эти лживые заявления Бухарина и Рыкова уже опроверг в печати, — заявила я Берии (как я узнала через много лет после своего освобождения, в этом я не ошиблась).

— Представители II Интернационала могут опровергать это из конспиративных соображений, — заметил Берия.

И я узнала в его словах знакомый сталинский почерк.

— Может быть, хватит? — спросила я нового наркома.

— Нет, нет, продолжайте, интересно, как в вашем уме все это преломляется…

— Я понимаю все так же, как понял бы любой человек на моем месте.

Я сослалась еще на историю с показаниями Яковенко.

Василий Григорьевич Яковенко, сибиряк, из крестьян, руководил партизанским движением против Колчака и этим прославился. Незадолго до своего ареста Бухарин получил показания уже арестованного Яковенко. Во время следствия тот показал, что встретил Бухарина в Серебряном бору, на даче у Ларина, и что Бухарин якобы поручил ему выехать в Сибирь для организации кулацких восстаний в целях отторжения Сибири от Советского Союза. В этих показаниях лишь одно было правдой. Бухарин действительно случайно встретил Яковенко на даче у Ларина в Серебряном бору при следующих обстоятельствах: Н. И., отец и я сидели на скамейке возле забора. Мы заметили, как по дорожке мимо дачи шел Василий Григорьевич Яковенко, осунувшийся и похудевший, непохожий на себя. Отец знал его близко, Н. И. — отдаленно. Раньше это был здоровый, прямо-таки могучий детина. Крепкий, высокий, красивый сибиряк.

И вдруг мы увидели его больного, немощного, опирающегося на палку. Оказалось, у него обнаружили язву желудка в запущенном состоянии и он должен был лечь в больницу (а не поднимать кулацкие восстания). Отец пригласил Яковенко зайти и посидеть с нами. Его мучили боли, и он сидел недолго. Речь шла только о состоянии его здоровья и о видах на урожай.

— Ну и какие же были виды? — иронически спросил Берия, давая понять, что не очень-то верит моему рассказу.

— Не помню, какие были «виды», в данном случае это не представляет интереса.

Меня потрясли не только сами клеветнические показания Яковенко, но и то, что до ареста Н. И. был ими возмущен, читал мне их вслух, спрашивал, припоминаю ли я этот эпизод, а на процессе подтвердил эти показания, указал и место встречи — Серебряный бор, только дачи Ларина не упомянул, очевидно, чтобы не затрагивать его имени.

Я волновалась, понимала, что такими свидетельствами затягиваю петлю на собственной шее, но, после того как Берия назвал Н. И. предателем, остановиться я была не в силах. Все же я сдержалась и умолчала о том, как я была потрясена, когда услышала показание Н. И. на процессе, будто бы он в среде так называемых заговорщиков называл М. Н. Тухачевского потенциальным «наполеончиком». Между тем со слов Н. И. мне известно было с давних пор, что это Сталин в разговоре с Бухариным так называл Тухачевского, а Н. И. пришлось убеждать его, что Тухачевский вовсе не рвется к власти. А ведь по этому эпизоду можно судить, что в составлении сценария процесса Сталин принимал непосредственное участие. Ибо никто другой не смог бы вложить в уста Бухарина принадлежащие Сталину слова.

Я не сказала Берии о том, какое удивление у меня вызвало вынужденное признание Бухарина в том, что он якобы посылал своего бывшего ученика Александра Слепкова на Северный Кавказ для организации там кулацких восстаний. А мне хорошо известно было, что ученики Н. И., в том числе и Слепков, были направлены на периферию по указанию Сталина в целях изоляции Бухарина, чем Н. И. был очень опечален.

Однако еще об одном существенном факте, опровергающем процессы, я рассказала. Я была свидетелем разговора Радека с Бухариным незадолго до ареста Радека. Разговаривали они наедине. Но я находилась в смежной комнате при открытых дверях и слышала, как Радек заверял Бухарина, что к заговору против Сталина и другим преступлениям он не причастен. Однако после своего ареста — на предварительном следствии и на процессе — Радек признавался в ужасающих преступлениях и оклеветал Бухарина.

— Из разговора Радека с Бухариным, — сказала я Берии, — можно заключить лишь следующее: или Радек сам имел отношение к контрреволюционной деятельности и дал клеветнические показания против Бухарина (такой вариант я сама категорически исключала, но для меня важно было логически доказать непричастность Н. И. к преступлениям), или же оба они невиновны. Иного вывода сделать невозможно. Между двумя соучастниками преступлений разговор, свидетелем которого я оказалась, не мог иметь места.