Незадачливый убийца

Мы открыли конверт, в нем не было ничего личного, если не считать стихотворения Беллы Даргоно «Малышу из Парижа», напечатанного на машинке; я тебе цитировала однажды из него начало. Как любительнице поэзии посылаю теперь тебе стишок полностью, в фотокопии. После «дегустации» отдай его, пожалуйста, малышу Себастьяну, который, ты мне писала, составляет собственное досье по нашему делу. Стихотворение будет его последней частью и, может быть, наиболее трогательной. Патрон поручил мне отправить подлинник, найденный у Добье, мэтру Даргоно, сопроводив послание несколькими теплыми словами, которые он и продиктовал. Печально, не правда ли, змейка?

В бюро — атмосфера черной меланхолии. Дюран, переживший, видимо, любовное потрясение (о коем он молчок!), корпит над бумагами с мрачнейшей физиономией. Мэтр Манигу в постоянной задумчивости. Он ездил в Ниццу на три дня. Думаю, он пытался там встретиться с Клод Ромелли, но его не приняли.

Всеобщая хандра поразила и меня; вчерашняя встреча отнюдь ее не разогнала. Ну да. Жорж-Антуан, он самый. Что тут скажешь, сводит нас судьба и все! Он меня увидел, остановился. Думаю, если бы наши взгляды не встретились, он бы со мной не заговорил. Секунду мы были в смущении. Он, как и я, думал, наверное, почему не сделать вида, что по рассеянности мы не заметили друг друга. Но теперь было поздно. Мы обменялись несколькими словами, холодно-вежливыми, и потом, ну-ка, ну-ка… ты угадала, пусть это и глупо, но мы пошли в кафе посидеть и без помех поговорить.

Конечно, разговор вертелся вокруг «дела». Он знал немного Ромелли и меньше, чем кто-либо, объяснял себе, что им двигало. Жорж-Антуан вспомнил без злого чувства их потасовку с Юбером. Именно тут я вдруг надумала снова сказать банальные слова благодарности. Ох, лучше бы я этого не делала. Он помолчал с минуту, глядя на свои большие красные руки, лежащие спокойно на столе, потом произнес, чуть ли не запинаясь:

— Ладно, может быть, я для вас и немало сделал, но если кто кому и должен быть признательным, то это я вам.

Не понимаю, говорю я. Он опять вполголоса:

— Это трудно объяснить…

Но мало-помалу из него удалось кое-что вытянуть. Если коротко: он мне обязан новым счастьем в семье. Или, вернее, миром, скажем так. Да, до встречи со мной он чувствовал себя в полной зависимости от Сюзанны не столько по слабости душевной, сколько смирившись с такой жизнью; он уже и думать перестал, что она может быть иной. Благодаря мне он осознал свое прозябание и то, как мало он потеряет, начав жить по-другому (извини за некоторую выспренность и не заподозри меня в нескромности, я просто его цитирую…).

Сюзанне порядком досталось в этом новом его состоянии неустойчивого равновесия. Он не выходил из себя, не устраивал ей сцен. Просто безразличие, полное равнодушие. Можно сказать, каменное. Долой верховую езду, это он так решил. Сюзанна взроптала (крах программы обтесывания!), повысила на него голос. Он уехал на три дня в горы, на лыжную станцию, не предупредив, не сказав ни слова. По возвращении он попал на сборище подруг Сюзанны, похожее на генеральную ассамблею. Эти подруги, усевшись за столиком, в перерыве между большим шлемом[16] и маленькими печеньями обменивались своими познаниями касательно приемов удержания власти над мужчинами. Не очень учтиво Жорж-Антуан пригласил этих дам отправиться на чертовы кулички и там продолжить свой симпозиум. Глубоко удрученной Сюзанне он объявил:

— Если ты хочешь последовать за ними…

— Ты… у тебя есть любовница! — вскричала Сюзанна, драматически воздевая руки.

— И минуты не было, — отпарировал Дюбурдибель, — но этой возможности в дальнейшем я не отметаю a priori. Конечно, я допускаю, что и ты со своей стороны можешь…

Решающий удар был нанесен. Любовницу Сюзанна еще допускала, это входило в понятие standing[17] и в какой-то мере даже могло укрепить супружеские связи (угрызения совести-то на что?). Но то, что Жорж-Антуан и ей позволял иметь воздыхателя, означало, решила она, потерю всякого к ней интереса, полный крах их семейного очага.

Тогда Сюзанна круто переложила руль, отказавшись от лидерства. Она начала одеваться и причесываться по своему вкусу, а не подруг. Она научилась больше слушать мужа, чем заставлять его выслушивать себя. Она окружила его вниманием, которое с течением времени стало подлинно нежным. Сюзанна, сохраняя королевский мир, старалась избегать всего, что могло выбить его из колеи. Короче, жизнь стала теперь вполне сносной. Благодаря мне.

— Благодаря вам… — повторил Жорж-Антуан.

Потом, отбросив экивоки, он мне признался, что никогда ни на что не надеялся относительно меня, особенно на бесчестную интрижку, как приправу к браку; что он не сожалеет ни о чем, что лучше уж быть несчастным в разлуке с дорогим для тебя существом, чем счастливым просто от того, что толстокож… — вот такая все метафизика.

Я сказала осторожно:

— Боюсь, что невольно огорчила вас…

Он улыбнулся странной улыбкой, почти радостной: