Незадолго до ностальгии

– Не исключено, – согласился Киш. – Но и не обязательно. Мы же не знаем, что было в его сгоревших бумагах. Если это были романы или рассказы, то что мешало ему напечатать их при жизни? Ведь что-то он опубликовал! Может, эти опубликованные рассказы были только для отвода глаз, чтобы скрыть нечто более важное? То, что составляло его истинную сущность? Вдруг это было что-то, связанное с его профессией – только противоположное? Помните того сельского католического священника, который оставил после себя рукопись, которую Вольтер назвал катехизисом атеизма?

– У него тоже была выдающаяся тень? – заинтересовалась она.

– Вроде бы нет, – сказал он, подумав, – иначе бы об этом непременно упомянули. Наверное, тень как тень. Скорей всего, длиннющая, как колокольня. Но я не об этом. Вдруг записи Франца были такой анархической бомбой? Представьте: юрист и – революционер! Законник, призывающий к мятежу!

– Я плохо знаю историю, – призналась она. – Но это же вроде бы не первый случай юриста-революционера – возьмите хотя бы Ленина или Керенского: несчастные люди…

– Франц тоже был несчастным, – напомнил он. – Но вы правы: одной революционностью тут не объяснишь. Да и, скорей всего, имперская канцелярия это бы вычислила – наверное, они и боялись чего-то в этом роде… Тогда, может, это было что-то вроде утопии – литературное произведение с социальным содержанием? Талантливое произведение с необычным взглядом на мироустройство? Вроде Мора или Кампанеллы, но в совершенно другом направлении?

– «В совершенно другом» – это антиутопия? – уточнила Варвара.

– Нет-нет-нет, – Киш категорически замотал головой, – утопия и антиутопия – это как раз одно и то же. И там, и там – вполне себе тотальный контроль всего и вся, вершители и исполнители, строгое кастовое общество с чётко дозированной системой прав, обязанностей и привилегий. Просто Платон, Кампанелла, Мор и Маркс с Энгельсом подают это как идеал, а, скажем, Замятин, Брэдбери, Оруэлл и Былинский – как ужас. Это просто две разные точки зрения на одно и то же гипотетическое устройство общества. Иногда до смешного: у Платона в идеальном государстве на высшей ступени стоят философы, а на нижней – рабы. Сам он был философом, и ему такое положение дел нравилось, а антиутопии написаны с позиции раба, откуда идиллия выглядит страшноватенько. Именно что написаны: собственно, это всего лишь два литературных жанра, причём второй – зеркальное отражение первого. Или, верней, антиутопия – это тень утопии, потому что не будь утопии, не возникла бы и антиутопия: вначале создавался некий идеал, пусть и ошибочный, и только потом стали появляться его разоблачения, и наоборот быть не могло: пока нечего разоблачать, разоблачение невозможно в принципе.

– Антиутопия – тень утопии? – заинтересованно протянула Варвара. – Интересная мысль…

– Тень или продолжение, – уточнил Киш, – в конце концов, почти все мы начинаем с утопического восприятия жизни, а потом каждый находит свою антиутопию… Правда, есть индивидуумы, которые умудряются снова превратить антиутопию в свою личную утопию: обычно таких людей и называют успешными. Но сейчас я не об этом, – он вернулся к начальной мысли. – «Совсем другое» – это не противоположное, а другое. Не «мокрое – сухое», а «мокрое – жёлтое» или «мокрое – канцелярская скрепка», или «мокрое – постпозитивный артикль». И вот я думаю: вдруг Франц описал общество с кодексом на принципиально новых основах права? Или это было что-то совсем далёкое от мира – что-нибудь мистическое? Или что-то научное – какое-нибудь невероятное открытие, которое он интуитивно установил, но не мог доказать? Или, например, умел путешествовать во времени с помощью генетической памяти?

– Это как? – заинтересовалась Варвара.

– Это когда в твоём мозгу возникают воспоминания твоих предков – одного или нескольких. Это может быть во сне или в каких-то особых состояниях, а могут быть и внезапными – при определённых размышлениях. Понятно, что это могут быть лишь те воспоминания, которыми предки уже обладали на момент зачатия потомков: воспоминание прадедушки – до зачатия дедушки, воспоминание дедушки – до зачатия отца и так далее. Теоретически, чем ближе к тебе предок, тем больше шансов проникнуть именно в его воспоминание, но у генов, как известно, свои игры, так что…

– Никогда о таком не слыхала, – призналась она.

– Это направление только недавно появилось, – охотно пояснил Киш. – Генетическая история то есть. Многие его считают антинаучным и даже авантюрным, хотя и признают, что некое рациональное зерно в этой идее есть. И если Франц был одним из способных к генетическим путешествиям и мог видеть воспоминания, например, из шестнадцатого или девятого века, то вряд ли он мог кому-то об этом рассказать: его бы сочли сумасшедшим. А если учесть, что в те времена существование генов было только гипотезой, то, возможно, ему и самому в себе было непросто разобраться, и наверняка Франц такие воспоминания объяснял как-нибудь мистически. Они могли его даже пугать.