Незаконнорожденная

Однако, когда я приехала ко двору в следующий раз, кого бы, как вы думаете, я обнаружила рядом с отцом под парадным балдахином в присутственных покоях? Юную хохотушку, старинную свою знакомую. Она приходилась мне кузиной: мой дед Болейн взял жену из рода Говардов, и моя бабушка Говард доводилась Екатерине теткой. Этой кузине Говард только что исполнилось восемнадцать — на одиннадцать больше, чем мне, — она была миниатюрная, живая, пухленькая, миловидная, с яркими карими глазами. Мы все веселились — она, я и король — ее нежный жених. Я была от нее без ума.

И было за что ее любить — по крайней мере мне, ребенку.

— Елизавета, я тебя избалую! — объявила она.

Она дарила мне сласти и безделушки, катала на королевской барке, я гостила у нее в подаренном королем прекрасном доме с видом на реку в Челси. И главное, она взяла меня на самый свой большой пир, когда впервые сидела во главе праздничного стола в качестве королевской супруги. Здесь, в парадной зале Гемптонского дворца мы сидели под гербами: королевским — ало-белой розой Тюдоров[8] — и ее собственным, позолоченным, увитым розовым шелком, с девизом, который выбрал для нее сам король: «Румяная роза без шипов». Не удивительно, что в милый тихий Хэтфилд я уезжала, пьяная от восторга.

Но роз без шипов не бывает, не бывает радостей, за которые не пришлось бы расплачиваться болью. Зимой того же года я простудилась и вынуждена была сидеть в опочивальне. Я то читала, то дремала у камелька, не обращая внимания на смешки и перешептывания прибиравших постель горничных. Все их разговоры я знала наизусть — любовная чепуха и вздор, а мне уже исполнилось восемь и я была серьезна не по годам. Горничные мне не нравились. От них всегда воняло стряпней, если не хуже, они смотрели на меня как-то странно и украдкой шушукались. Сейчас они думали, что я в классной комнате, и меня это устраивало. Пока не услышала:

— А точно, она умрет?

— Точнее некуда. Гонец сказал, уже и приговор вынесли.

— А вдруг она попросит о помиловании?

— Уже просила! Говорят, она сбежала из своих покоев в Гемптонском дворце и с воплями помчалась к королю. Он был у обедни — она думала, он увидит ее и пожалеет.

— А он не простил?

— Ее поймали у входа в дворцовую церковь и заткнули рот раньше, чем она добежала до короля. Да он бы ее и не помиловал. Она ведь изменщица, вот она кто!

— Изменщица?

— Изменила королю. А за это, — в голосе мелькнула злобная радость, — ей отрубят голову!

— Как… как…

— Точно! Как матушке нашей госпожи! Точно так же! И поделом им — изменщицам, распутницам, греховодницам. Сама посуди — если обычную потаскуху привязывают голой к телеге, тащат по городу и бьют плетьми, пока с нее кожа не полезет клочьями, то как же тогда наказывать королеву?

Вторая девушка не ответила. Что-то бормоча себе под нос, горничные вышли.

Да, тогда я поняла, что змей проник в мой сад, и, подобно Еве на заре времен, я пробудилась и поняла, что нага. Как мне удалось столько проспать в неведении? Кэт обещала мне ответы на все мои вопросы, а я зарылась в греческий и географию, Бокаччио и Библию. И вдруг у меня остался один-единственный вопрос — что-то, что зрело во мне невидимо и подспудно, словно гнойник, который я теперь должна выдавить или умереть.

Пробило четыре, ночь спускалась, черная, как воды Стикса. Я уже не просто продрогла, я посинела от холода и тоски в своем креслице под окном, когда вошла Кэт в сопровождении слуг со свечами и позвала ужинать.

Один взгляд на меня, и по ее слову вошедшие следом прислужницы опрометью забегали по дому.

— Доркада, огня сюда, живее неси уголь! Пришли Питера из кухни, пусть принесет еще и жаровню! Бегом, кому сказано! Джоанна, принеси миледи глинтвейна, мигом, и чтоб с пылу с жару, не то уши надеру! — Потом, упав возле меня на колени и сжав мои окоченевшие руки:

— Что с вами, дитя мое? Вы можете говорить?

Сколько раз мы сидели в обнимку у камина, при свечах, ведя дружескую беседу после дневных трудов. Теперь все переменилось. Когда камин затопили, глинтвейн принесли и вложили кружку в мои онемевшие от холода руки, служанок отослали и между нами воцарилась тишина — настал час для иного рассказа.

— Кэт.

— Мадам?

Я собралась с духом.

— Моя кузина, королева Екатерина… девушки болтали…

Кэт тяжело вздохнула:

— Я думала оградить вас от этих известий.

— Я хочу знать.

Еще вздох.

— Мне известно лишь то, что сообщил утренний гонец. Мадам Екатерину, вашу кузину, казнят за измену — она оказалась непорядочной женщиной. У нее был любовник еще в девичестве, в бабкином доме, и, говорят, она завела другого уже будучи королевой — привечала его ночью в своей опочивальне и ни в чем ему не отказывала.

— И это правда?

— Ее любовники во всем сознались.

— Как в прошлый раз?

— В прошлый раз?

Кэт всполошилась. Она этого не ждала.

— «Как в прошлый раз», сказала горничная, «как наша прошлая». Я знаю, о ком она.

Кэт застыла. Ее расширенные зрачки и частое, прерывистое дыхание выдавали крайний испуг.

— Моя мать — ведь они говорили о ней. Она была такая же, как Екатерина?

Кэт словно онемела. Потом она заговорила: