Незакрытых дел – нет

 Архитектурные странности возникли из-за того, что дом высился на месте здания, построенного совершенно в другом стиле, и следы его все еще сохранялись. До войны здесь была казарма лейб-гвардии – здание в форме буквы U с двумя башнями, со сводчатыми подъездами, с удобными балконами и просторными террасами на крыше; в узкой задней перемычке жили солдаты, в передних частях располагались огромные, обставленные с помпой, но без роскоши офицерские квартиры с высокими потолками. Прекрасная, наверное, у них была работа – надежная и непыльная. Каждый день в одной из квартир – попеременно – текли послеобеденные беседы за чашкой черного кофе. Молодой Папаи с юной женой въехал в один из двух одинаковых, стоящих вплотную друг к другу безликих корпусов, возведенных на месте обрушившейся после бомбежек казармы: «Началась борьба за повышение уровня жизни», – по-английски отчитывался он об успехах в торжествующем письме[55]к молодой жене, которая готовилась в тот момент к экзаменам и была беременна их первым ребенком; даже и через год после переезда они разговаривали между собой на английском или на иврите, и так продолжалось до тех пор, пока кто-то не донес на г-жу Папаи, что она говорит в трамвае на иностранном языке, и ей не сделали выговор на работе. Двор дома, куда из сада вела лестница с каменными перилами, окружала сложенная из неотесанных камней и облицовочного кирпича и украшенная стилизованными бойницами ограда; изначально двор создавался как спортивная площадка для солдат, здесь на снарядах рядовые накачивали себе мускулы, потом он превратился в футбольное поле, в пыли которого дотемна пинали мяч дети – в первое время они вели настоящую оборонительную войну против подростков из других дворов, битвы по преимуществу приходились на время созревания каштанов, но бывало, что в ход шли и настоящие кирпичи: неизвестно, что служило мотивом для этих межплеменных войн, но в какой-то момент они просто прекратились.

 Два серых блочных дома по обе стороны площади Дёрдя Дожи.

От казарм с куполами, напоминавшими марципановый торт, не осталось и следа, так же как и от памятника артиллеристам Первой мировой, – при осаде Будапешта их сначала старательно разбомбили американцы, а потом со своих позиций на горе Геллерт основательно изрешетили русские. Драбанты – с металлическими, украшенными пером цапли колпаками на головах, в жилетах с густой шнуровкой и расшитых народными орнаментами безрукавках, с которых еще и кисточки свисали, в узорчатых сапогах и с саблями – служили в почетном карауле перед зданием дворца и едва ли представляли собой военную силу, способную защитить крепость от сколько-нибудь серьезной атаки.

 В начале 1949 года молодой сотрудник пресс-службы премьер-министра со всеми своими скромными пожитками и маленькой дочкой на руках – еще не Папаи, но уже и не Фридман – въехал в новенькую квартиру, казавшуюся в тех обстоятельствах вполне представительной. Похоже, что его карьера после стольких закавык и поворотов все-таки встала наконец на прямые, как стрела, рельсы.

* * *

Она даже не сняла пальто. Вешалка в прихожей почти вырвалась из стены – столько на нее навесили; одежда выпирала во все стороны, нельзя было пройти мимо, ничего не задев, повесить пальто там было просто некуда. В зеркало она не посмотрелась. В кухне было грязно, на плите рдела, раскалившись, самая маленькая конфорка: кто-то забыл на ней чайник – видно, хотел сделать чай и уже положил на чашку ситечко с заваркой, но вода давно выкипела, в квартире стоял запах пережженного масла. Г-жа Папаи быстро выключила конфорку: ручка была липкая от грязи, белая эмалированная плита почернела от сбежавшей овсянки и присохших, растрескавшихся остатков еды. Она не сразу поняла, что ей делать: браться за щетку или оставить все как есть, но в итоге поставила чайник под холодную воду; тот зашипел, в лицо ударило паром. Она рассеянно заглянула в кладовку. На полках было пусто: из полумрака сиротливо выглядывали баночка с засохшей горчицей, несколько проросших картофелин, пара скукожившихся луковиц. Один раз она тоже умудрилась устроить пожар в квартире – давно, в 1963 году, ушла и оставила утюг включенным. Марци был в больнице, ей нужно было бежать на работу в Красный Крест. В соседнем доме заметили, что из окна струится черный дым; пожарные не могли попасть в запертую на ключ квартиру, хотя тащить шланг вверх по узкой лестнице все равно смысла не имело, так что они прямо с улицы направили в кухонное окно струю воды. Паркет размок, вниз по винтовой лестнице хлынули грязные потоки, зрители аплодировали. Дверь кладовки и через пятнадцать лет была вся в пузырях, как маца, – ее просто выкрасили, а из-под краски ясно проступали лунные кратеры.

 Из большой комнаты послышался какой-то шорох. Она только теперь заметила, что кто-то занес туда все стулья.