Незамеченное поколение

Великая задача, о которой говорил тогда П. Струве, стоит и перед эмиграцией и перед поколением эмигрантских сыновей, все ошибки которых объяснялись, главным образом, именно невниманием к этой задаче. О самом высоком смысле русской идеи они всегда помнили. Многие из них доказали это на деле. Никто не посмеет упрекнуть их в недостатке жертвенного героизма. Причина же срыва большинства созданных ими идеологий была в непонимании мистического происхождения идеала правового демократического общества. Вот почему приятие этого идеала, не только рассудком, но всем существом, всем сознанием, сердцем и волей — главный и священный долг эмигрантских сыновей перед будущей свободной Россией. И вовсе не обязательно эта вера в «субстанцию» демократии и борьба за нее будут означать снижение русской идеи. Я уже ссылался на имена Соловьева и новоградцев, для которых ценности защищаемые современной демократией были вечными ценностями, входящими «в самую идею Царства Божья». Тем, кого эти имена не убеждают, мне хочется напомнить еще одно имя. Это великое и бесспорное имя — Пушкин.

«Пушкин первый цельный выразитель нашей сущности», — скажет — Аполлон Григорьев. Каждый русский инстинктивно и безэшибочно знает, что Пушкин больше всех других великих русских деятелей — живой камень, на котором всегда будет стоять русская культура. Но мудро храня культ Пушкина, помнила ли эмиграция, что в Пушкине наиболее полное выражение русского национального гения неразрывно соединялось с духом, создавшим демократический Запад, духом Возрождения и Просветительства, столь ненавистным эмигрантским почвенникам и мессианистам, считавшим три века европейской научной революции чем-то вроде второго грехопадения. А между тем, может быть, именно в этой двухсторонности Пушкина и заключалась та завещенная им тайна, о которой говорил Достоевский и которой не могли разгадать ни славянофилы, ни западники.

Но можно ли назвать Пушкина демократом? В статье «Закон и свобода» А. А. Гольденвейзер убедительно показал, что в основе общественного мировоззрения Пушкина лежали две идеи, составляющие самую сущность демократии — «идея Закона (то есть того, что мы называем господством права или правовым строем) и идея Свободы (то есть гарантий прав личности»).

Вот знаменательная выдержка из этой небольшой, но чрезвычайно важной работы Гольденвейзера:

«В статье «Джон Теннер», написанной в 1836 году для «Современника», Пушкин упоминает о «славной книге Токвиля». Очевидно, ему было знакомо вышедшее незадолго перед этим знаменитое произведение Токвиля «Демократия в Америке». Воспитанный на политических идеях 18-го века, Пушкин — так же как обличитель тиранов Вольтер и как друг свободы Шиллер, — не мог иметь то представление о демократии, которое установилось лишь во второй половине 19-го столетия. Но не остаются ли Закон и Свобода, которые воспел Пушкин, доныне тем идеалом, к которому должна стремиться истинная демократия»?

Г. П. Федотов тоже говорил, что «свобода, столь обаятельная для Пушкина и его современников, есть дитя 18-го века, как французской революционной, так и германской гуманистической его традиции».

Свою статью о Пушкине, «Поэт империи и свободы», Федотов заканчивает словами, обращенными ко всей эмиграции:

«Никогда сознательно Пушкин не переходил в стан врагов свободы и не становился певцом реакции. В конце концов кн. Вяземский был совершенно прав, назвав политическое направление зрелого Пушкина «свободным консерватизмом». С именем свободы на устах Пушкин и умер: политической свободы в своем «Памятнике», духовной в стихах к жене о «покое и воле». Пусть чаемый им синтез империи и свободы не осуществился — даже в его творчестве, еще менее в русской жизни; пусть Российская империя погибла, не решив этой пушкинской задачи. Она стоит и перед нами, как перед всеми будущими поколениями, теперь еще (более трудная, чем когда-либо, но непреложная, неотвратимая. Россия не будет жить, если не исполнит завещания своего поэта…».

Статья эта была напечатана впервые в «Современных записках» в 1937 г. Уже нет в живых самого Г. П. Федотова. С каждым годом круг людей, продолжавших в эмиграции дело защиты русской свободы трагически сужается. Отцы умирают. Ответственность за сохранение памяти о пушкинской задаче переходит к эмигрантским сыновьям и к новой эмиграции.