Незаметная вещь

Эффект был поразительный. В школе Николай часто думал, как объясняться девушкам в любви, а потом понял, что объясняться в любви им вообще не нужно. Просто брать за мягкие части тела, и все будет хорошо. Но теперь, когда девушка призналась ему в любви, он почувствовал вдруг, что не находит сил ни для отказа, ни даже для шуток по этому поводу. Он испытал по отношению к ней жалость.

– Сколько ты тут сидишь? Замерзла? Пойдем, я накормлю тебя и напою чаем.

Оксане сразу полегчало. Она шла по лестнице и думала, что вот сейчас произойдет ее первая ночь с мужчиной. И если все будет хорошо, сказочно и прекрасно, то она останется с ним навсегда. А если ничего не получится, то она просто уйдет. Только вот надо позвонить маме… И что сказать?.. Нет. Это не важно. Лучше не звонить вообще.

Пока они варили пельмени и Николай, чавкая, уплетал их, обильно поливая сметаной, Оксана искала такие темы для разговора, с которых легко было бы перейти к любви, объятиям, поцелуям и всему остальному. Но таких тем не было. И вообще никаких тем не было, так что долгие мучительные паузы в их беседе происходили через каждые два слова.

Потом, наливая чай, Николай сказал:

– Странная ты какая-то.

– Странная? Почему?

– Ну, сама познакомилась, сама взяла телефон, сама… – ему трудно было сказать эти три слова, – объяснилась в любви.

– Что же тут странного? Ведь ты бы мог познакомиться со мной, попросить телефон и объясниться в любви?

– Да, но…

– Потому что ты мужчина, а я… – ей трудно было произнести это слово. – Женщина? Но ведь это глупость. У нас равноправие полов. Почему я не могу сделать то же, что делаешь ты?

– Я никогда не объяснялся в любви.

– Почему я не могу сделать то же, что делаешь ты, но по-другому, по-своему, по-женски?

Опять повисла пауза. У Николая был только один аргумент, но этот аргумент был обидным. Дело в том, что Оксана ему нравилась. И если бы она решила не объясняться ему в любви, а соблазнить, как всякая нормальная женщина, то цель давно бы уже была достигнута. Вместо скучного чая они занимались бы сейчас веселым сексом, и она могла бы шептать ему «я тебя люблю» сколько влезет. Тем более что Николай никогда не задумывался, что именно имеют в виду женщины, произнося эти слова.

– Ты феминистка, что ли? – Николай нашел способ прервать паузу, но его вопрос вообще исключил объятия и поцелуи на неопределенное время.

– Да… – улыбнулась Оксана.

– Ужас какой.

– Почему же ужас?

– Потому что женщины не могут жить так же, как мужчины.

– Вот и мы говорим, что не могут.

– Не понял.

– Ну, в смысле, женщина не должна стремиться быть похожей на мужчину, – Оксана почти цитировала какую-то недавно прочитанную феминистскую книжку. – Она должна рожать детей, растить их, потому что это ее предназначение. Еще она может работать, но тогда она не обязана делать свою работу так, как сделал бы ее мужчина. Пусть она делает все по-женски. И пусть мужчины признают за ней это право.

– Подожди, чем же тогда феминизм отличается просто от здравого смысла?

– Ничем. Феминизм это и есть здравый смысл.

– Ни черта подобного. Феминизм это когда бешеные бабы орут, что все мужики сволочи.

– Это вульгарный феминизм. Я бы сказала даже, женский шовинизм. Никакого отношения к настоящему феминизму не имеет. Понимаешь, мужской мир устроен иерархически, а у женщин нет абсолютных ценностей.

– Не понимаю.

– Ну, вот, взять, например, смертную казнь. Мужчины поддерживают ее потому, что абстрактный принцип правосудия, – убей бог, Оксана не могла вспомнить, где она прочла эту фразу, – для мужчин дороже конкретных человеческих судеб. А женщина поддерживала бы смертную казнь, чтобы обезопасить своего ребенка, но не делает этого, потому что вдруг ее ребенок вырастет преступником.

– И что же тогда?

– Не знаю. Надо разбираться конкретно с каждым случаем. Сделать для каждого человека свой уголовный кодекс.

– Это невозможно.

– Конечно. И не нужно. Просто женщины должны смягчать мужскую принципиальность. Пробуждать в мужчинах жалость… Понимаешь?

– Понимаю.

Николай сидел и думал о том, что если цель женщины – пробуждать жалость, то Оксана своей цели добилась. С каждой минутой она нравилась ему все больше. Но не как женщина, а как ребенок. Ему хотелось кормить ее, укладывать спать, нежно целовать в лоб и мазать ей йодом ссадины на коленках.

Они сидели почти до рассвета, слушали Криса Ри, и Николай рассказывал Оксане то, чего он обычно женщинам не рассказывал. Про бабушку, про больное сердце отца, про то, как жалко было академика Сахарова, когда на него орал Горбачев.

Под утро Николай постелил Оксане в маленькой комнате, отвел ее туда и спросил:

– Можно я тебя поцелую?

– Можно.

И поцеловал ее в лоб.

Вон из моего дома

Утром Оксана проснулась от запаха кофе. Кофе был в маленькой чашке на столике у ее постели. Рядом на корточках сидел Николай и раскладывал на блюдце намазанный вареньем хлеб, подсушенный в модном тогда приборе под названием «тостер».

«Ничего не произошло, – подумала Оксана. – Я ведь не подумала, что делать, если ничего не произойдет».

Николай улыбнулся и сказал:

– Доброе утро.