Незаметные убийства

— Мы вспоминали геометрическую метафору Николая Кузанского: истина как окружность и человеческие попытки достичь ее — как последовательно вписанные в окружность многоугольники, у которых с каждым разом появляется все больше и больше граней, за счет чего их границы становятся все ближе к окружности, Это довольно оптимистическая метафора, потому что последовательные приближения позволяют угадать конечную фигуру. Однако существует иная возможность — она моим ученикам пока неведома, и она гораздо пессимистичнее, скажу даже, что она удручающе пессимистична. — Он быстро начертил рядом с кругом какую-то неправильную фигуру со множеством вершин и впадин. — Вы только вообразите, что формой своей истина напоминает очертание какого-либо острова, допустим Великобритании, с очень неровным берегом, с бесконечными выступами и углублениями. Если вы попытаетесь повторить здесь только что рассмотренный нами прием с вписанными многоугольниками, то столкнетесь с парадоксом Мандельброта. Конечная граница первой фигуры будет казаться все более и более недостижимой, с каждой новой попыткой будут появляться новые и новые выступы и углубления, и как бы мы ни старались, приближения нам не добиться. Точно так же истина не поддается нам, сколько бы мы ни старались к ней приблизиться. Что вам это напоминает?

— Теорему Гёделя? Многоугольники — это системы все с большим и большим количеством аксиом, но какая-то часть истины всегда будет оставаться вне досягаемости.

— Да, пожалуй, в определенном смысле это верно. Но это похоже и на наш случай тоже, на те выводы, к которым пришли Витгенштейн и Фрэнк: известных составляющих некоей серии, любого их количества, всегда будет недостаточно для того, чтобы… Как заранее узнать, с какой из двух фигур мы имеем дело? Знаете, — сказал он вдруг, — у моего отца была большая библиотека, в центре стеллажей помещался шкаф, где хранились книги, которые мне не следовало читать, и шкаф конечно же запирался на ключ. Каждый раз, когда отец открывал дверцу, я успевал разглядеть приклеенную внутри гравюру — изображение человека, который одной рукой касался пола, а другую тянул вверх. Внизу была надпись на незнакомом языке — со временем я узнал, что это немецкий. Со временем я обнаружил также книгу, показавшуюся мне волшебной: немецкий словарь, которым он пользовался, готовясь к занятиям. С помощью словаря, переводя слово за словом, я расшифровал-таки подпись. Фраза, на мой тогдашний взгляд, была простой и таинственной: «Человек — это не более чем серия его поступков». А у меня тогда еще сохранялась детская, то есть абсолютная, вера в слова, и я начал видеть людей как временные, незаконченные фигуры; фигуры-эскизы, всегда непостижимые. Если человек — это не более чем серия его поступков, раздумывал я, он не получит завершения до самой своей смерти, и этот единственный, последний из его поступков может перечеркнуть все предыдущее существование, опровергнуть всю его жизнь. К тому же больше всего я боялся как раз такой вот серии собственных поступков. Но человек — гораздо больше того, что я представлял и чего так боялся. — Селдом показал мне свои руки, испачканные мелом. На лбу у него тоже осталась забавная белая полоса, видно, он безотчетно провел по нему ладонью. — Пойду вымою руки, я быстро…. — сказал он. — Да, если желаете, можете спуститься по этой вот лестнице — там внизу кафетерий. Возьмите мне двойной кофе, ладно? Без сахара, пожалуйста.

Я подошел к стойке и заказал две чашки кофе. Тут появился Селдом, взял свою чашку и понес к столику, расположенному чуть поодаль, рядом с выходом в сад. Через открытую дверь кафетерия можно было наблюдать за туристами, которые нескончаемым потоком шли от главного входа по коридору к внутренним галереям колледжа.

— Нынче утром я беседовал с Питерсеном, — сообщил Селдом, — он познакомил меня с небольшой дилеммой, с которой они столкнулись накануне вечером, работая с цифрами. С одной стороны, по корешкам, оставшимся у контролеров, удалось определить точное количество людей, вошедших в дворцовый сад; с другой стороны, известно количество занятых стульев. Человек, отвечавший за стулья, оказался особенно дотошным, и он уверяет, что добавил их ровно столько, сколько понадобилось, и ни одним больше. Вот тут-то и обнаруживается самое любопытное: при сравнении двух цифр выяснилось, что вошедших было больше, чем стульев. По всей видимости, трем персонам стулья не понадобились.

Селдом смотрел на меня так, словно ждал, что я тотчас предложу ему какое-нибудь объяснение. Я и на самом деле задумался, но при этом чувствовал себя не в своей тарелке.

— Естественно предположить, что в Англии люди не пролезают на концерты без билетов, — заметил я.

Селдом от всей души расхохотался.