Незаметные

Дерек ушел на пенсию в октябре. На его проводы я не пошел – меня даже не пригласили, – но я знал, что они состоялись, по объявлениям на доске в комнате отдыха, и в этот день я сказался больным.

Как ни странно, а мне стало его не хватать. От присутствия в офисе еще одного тела, пусть даже Дерека, я почему-то был не так одинок. Это была какая-то связь с внешним миром, с другими людьми, и в его отсутствие офис был слишком пустым.

Я начинал беспокоиться на свой счет из-за отсутствия у меня контакта с людьми. Вечером того дня, когда ушел Дерек, я сообразил, что за целый день ни с кем не сказал ни слова, ни одного слова.

И это всем было абсолютно безразлично. Никто ничего не заметил.

На следующий день я пошел на работу, перемолвился утром парой слов со Стюартом, сообщил свой заказ служащему «Дель Тако» во время ленча, приехал домой, приготовил ужин, посмотрел телевизор и пошел спать. За целый день я сказал фраз шесть – Стюарту и клерку у «Дель Тако».

И все.

Я должен был что-то сделать. Сменить работу, переменить личность, изменить свою жизнь.

Но не мог.

«Средний» – это не было точное определение того, чем я был. В целом оно было верным, но не учитывало многого. Оно не все охватывало. Слишком оно было щадящим, недостаточно хлещущим. «Незаметный» – это было точнее, и так я и стал думать о себе.

Я был Незаметным.

С большой буквы "Н".

На следующий день я поставил эксперимент. Я прошел мимо столов программистов, Хоуп, Вирджинии и Лоис. С каждым я поздоровался, и все они это игнорировали. Хоуп, самая добрая душа, рассеянно мне кивнула, что-то промямлив, что можно было бы принять за приветствие.

Становилось все хуже и хуже.

Я исчезал, как краска с линяющей ткани.

По дороге домой на фривее я вел машину нагло, подрезая чужие автомобили, не пропуская, ударяя по тормозам, когда кто-нибудь пристраивался за мной. Мне гудели и делали оскорбительные жесты.

Здесь меня замечали. Здесь я не был невидимкой. Эти люди знали, что я живу на свете.

Я подрезал негритянку в «саабе» и был вознагражден резким звуком клаксона.

Я подрезал панка в спортивной машине и улыбался, пока он орал на меня через окно.

* * *

Каждую неделю, по средам и субботам, когда разыгрывалась лотерея, я покупал билеты. Я знал по статьям в газетах, что у меня нет шансов на выигрыш – но эта игра была единственным бегством от смирительной рубашки моей работы. Каждый вечер среды или субботы я сидел перед телевизором, глядя, как нумерованные шарики для пинг-понга летают в своей вакуумной оболочке, и я не только надеялся, что выиграю, я действительно думал,что выиграю. В голове у меня варились планы, что я буду делать, куда дену новообретенное богатство. Прежде всего я сведу кое-какие счеты на работе. Найму человека, чтобы вывалил на стол Бэнксу тысячу фунтов коровьего дерьма. Найму громилу, который заставит Стюарта танцевать голым в вестибюле первого этажа под «Чертову уйму любви» группы «Лед Зеппелин». А сам буду орать ругательства в радиосеть компании, пока не вызовут охранников и не выставят меня из здания.

А потом – к чертовой матери из Калифорнии. Куда – я не знал; точного места еще не выбрал, но я точно знал, что хочу смыться отсюда. С этим местом было связано все, что было в моей жизни плохого, и я здесь все обрежу и начну на новом месте снова, с чистого листа.

По крайней мере таков был мой план.

Но каждый четверг и понедельник, поглядев накануне розыгрыш лотереи и сравнив выбранные номера с моими, я неизбежно возвращался на работу, обеднев на доллар и еще на один день разочарования, потерпев крушение всех своих планов.

В один из таких понедельников я нашел на полу лифта оброненное кем-то фото. Это был снимок отдела тестирования, сделанный, очевидно, в шестидесятых. У мужчин были длинные бакенбарды, у женщин – короткие юбки и расклешенные брючные костюмы. На снимке были лица, которые я узнал, и это было странное чувство. Я увидел молодую женщину с длинными волосами, которая стала стриженой старухой; улыбающиеся веселые лица застыли жесткими морщинами. Противопоставление было такое ошеломляющие, разница такой очевидной, как трансформация в фильме ужасов. Никогда я еще не видел такого безнадежно ясного примера разрушительного эффекта времени.

Для меня это было как для Скруджа, когда он увидел Призрак-Рождества-Которое-Еще-Будет. Свое настоящее я видел на этой фотографии, свое будущее – в задубевших лицах моих коллег.

Я вернулся к своему столу, потрясенный куда сильнее, чем мне хотелось бы признать. А на столе меня ждала пачка бумаг с наклеенной запиской от Стюарта: «Отредактировать Процедуры увольнения для отдела кадров. Срок – завтра 8.00».

«8.00» было подчеркнуто.

Двойной чертой.