Незапертая дверь

- Вячеслав Михайлович, я хочу извиниться перед вами за то, что сказала позавчера. Меня обидела ваша критика, она показалась мне незаслуженной, и я не сдержалась. Я признаю свою вину и прошу прощения за то, что допустила неправильный тон в разговоре с руководителем. Однако я хорошо помню все подробности нашей с вами совместной учебы в университете. Вы можете быть спокойны, я не собираюсь использовать факт нашего с вами давнего знакомства, я не буду ничего у вас просить и не буду рассчитывать на поблажки или какое-то особое отношение. Я даже не буду называть вас Афоней и на "ты". Но именно в силу того, что я знаю вас как троечника, пользующегося чужими шпаргалками, и наглого спекулянта, я не буду терпеть критику с вашей стороны, если сочту, что она несправедлива. Не воспримите мои слова как шантаж, но я работаю в отделе полтора десятка лет и являюсь для молодых сотрудников определенным авторитетом. А вы таковым пока что не являетесь. И если я начну при всех аргументирование и обоснованно опровергать вашу критику, это не пойдет вам на пользу. Я вас не пугаю, а просто стараюсь быть честной и заранее предупреждаю, чтобы вы были к этому готовы.

- Чего ты хочешь от меня, Каменская? - устало спросил полковник.

- Ничего, - Настя чуть заметно пожала плечами.

- Ты хочешь стать начальником отделения? Сейчас нет вакансий, ты сама это знаешь. У тебя начальник отделения - Доценко, и уходить он никуда не собирается.

- Да не хочу я, с чего вы взяли?

- Тогда что? Ну чего ты хочешь? Чего ты добиваешься этими вот своими... речами? Чтобы я перестал тебя критиковать за плохую работу? Чтобы всем делал замечания и устраивал выволочки, а тебя не трогал, да? Ты этого добиваешься?

Боже мой, он ничего не понимает... Он продолжает считать, что Настя пытается использовать факт их знакомства в каких-то личных целях. Ну как ему объяснить, что нельзя так вести себя с людьми, с любыми людьми, а не конкретно с ней, с Каменской? Похоже, слов он не понимает. Отдел Гордеева всегда давал хорошие результаты, потому что Колобок сумел создать атмосферу взаимной помощи и взаимного доверия, при которой все думали только о том, как лучше для дела, а не о том, чем бы еще потешить собственное самолюбие. В том, чтобы тешить самолюбие, ни у кого не было потребности, потому что Гордеев никого попусту не критиковал, а если и делал это, то так, что никто не обижался. Он не уставал повторять, что нельзя обижать людей, потому что обиженный человек обязательно захочет отыграть обиду, а поскольку на начальнике ее отыгрывать нельзя, жертвами становятся все остальные, в том числе и коллеги, и кроме вреда работе, это ничего не приносит. Гордееву не нужно было доказывать подчиненным, что он настоящий профессионал, по той простой причине, что сей факт и без того был всем прекрасно известен и признан. Афоню здесь никто не знает, и ему надо самоутверждаться, это понятно, но ведь в процессе этого самоутверждения он окончательно развалит работу отдела. Весь молодняк сбежит, у них еще гонор в мягком месте играет, они считают себя жутко образованными и умными на том единственном основании, что владеют компьютером и умеют играть на бирже, в отличие от начальника, который ничего такого не умеет, а позволяет себе на них кричать. И они такое обращение терпеть не станут, а поскольку карьеру в милиции они делать не собираются, то им все равно, где раскрывать преступления, на престижной и почетной Петровке или где-нибудь на территории, на окраине Москвы. Два-три раза нарвутся на Афонино незаслуженное хамство, да и положат на стол рапорт с просьбой о переводе. И что он будет делать тогда?

- Вячеслав Михайлович, - грустно сказала Настя, - я ничего не добиваюсь для себя. Мне ничего не нужно, понимаете? Мне даже не нужно, чтобы вы со мной по-особому обращались. Мне сорок один год, я подполковник милиции, а не нежная курсистка, и ваши критические замечания, даже самые несправедливые, даже высказанные с употреблением непарламентских выражений, меня не убьют. Я их как-нибудь переживу. Но в отделе много молодых сотрудников, вчерашних выпускников наших вузов, и они с вами работать не захотят. Не забывайте, сейчас не прежние времена, когда, надев погоны, мы обязаны были отпахать двадцать пять лет, и деваться нам было некуда. Сейчас каждый из нас может в любой момент уйти. И они уйдут. Я-то останусь, никуда не денусь, потому что не боюсь вас. А они уйдут. И как мы с вами тогда будем работать?

- Слушай, - в голосе Афанасьева явственно зазвучала заинтересованность, а ты что, в самом деле начальства не боишься?

- Не боюсь, - пряча улыбку, подтвердила Настя.

- А почему? У тебя есть волосатая лапа? Где? В министерстве? Или повыше? продолжал допытываться полковник.

- Нет у меня никакой лапы. Просто я уже вышла из того возраста, когда можно бояться начальников. Теперь я могу их только уважать или не уважать.