Нездешние

Мона в свою очередь спрашивает:

– Парсон?

– Передача силы, – говорит тот.

Грэйси начинает очень часто дышать. Потом вопит, как от страшной боли. Она встает, но в ее движении есть что-то неестественное – руки обвисли, тело подается вперед, и Моне кажется, что не девушка встает, а ее поднимают…

«Неужели, – думает она, – мистер Первый снова играет в куклы?»

Грэйси вскидывает руки к небу. Она уже не кричит, она медленно поднимается в воздух, всплывает футов на девять и обращается лицом к гиганту. Воздух вокруг нее мерцает, словно тело излучает сильный жар, а ее кожа обесцветилась, стала белой как бумага.

– Я никогда не понимал, – рассуждает Парсон, глядя на эти ужасы, – зачем он сделал ее подобной себе – нам. Для милых забав это было ни к чему. А потом я понял – он ее готовил. Хотел оставить для нее выход. Он решил передать ей свою способность пробивать окружившую Винк ограду, сбежать из плена, освободиться. Естественно, во всем Винке такой силой обладал только мистер Первый. А единственным способом ее предать была…

– Смерть, – тихо договаривает Мона.

– Да.

Тело Грэйси понемногу расслабляется. Волосы на голове укладываются на место. И вот она уже медленно, грациозно опускается на мостовую. Впрочем, стоит она так, что Моне кажется – все еще парит над землей; будто, пожелай она, взвилась бы в атмосферу с воем реактивного двигателя и не вернулась бы никогда.

– Грэйси, – обращается к девушке Парсон (и Мона с удовольствием отмечает некоторую опаску в его тоне), – ты в порядке?

Грэйси молчит.

– Ты меня слышишь, Грэйси?

Девушка кивает.

– Ты понимаешь, что произошло, Грэйси? – спрашивает Парсон.

– Отчасти, – тихо отвечает она. Голос у нее пустой и гулкий, словно отдается во множестве пещерных ходов.

– Тогда ты понимаешь, что это не навсегда, – продолжает Парсон.

Грэйси снова кивает.

– Сколько у нас времени? – спрашивает Мона.

– Может, час, может, меньше, – говорит Парсон.

– Это оно?

– Да. Полагаю, это изменение имело целью лишь вывести Грэйси из Винка. – Он оглядывается на быстро приближающегося к городу гиганта. – Вместе с нами, если все пойдет соответственно.

– Какого черта «если»?

Детское личико Парсона покрывается потом.

– Если не ошибаюсь… схватка Первого с матерью пошла не совсем так, как он предсказывал. Он думал продержаться дольше, чтобы мы успели приготовиться. Должно быть, забыл, как сильна Мать.

– К чему приготовиться? – не понимает Мона.

– Я сказал вам, где находится дикарь, – отвечает он. – Но Мать подходит слишком быстро, и я не знаю, что с этим делать. Такое, мисс Брайт, не было предсказано. Не ждал я, что времени будет так мало.

– Значит… вы не знаете, что делать?

– Все пошло не по плану, – качает головой Парсон. – Я мог бы попробовать к нему вернуться, но у нас всего несколько минут и… вряд ли получится. Простите.

Мона оглядывается на Грэйси.

– Есть идеи?

Девушка угольными глазами уставилась в пространство, голову склонила к плечу. Ее как будто опоили сказочным зельем. Мона ей завидует – самую малость.

И, со вздохом ругнувшись себе под нос, берется за винтовку.

В голове у нее сцепляются зубья шестеренок.

Что ни говори, в глубине души каждый техасец твердо верит, что любую проблему можно решить большим калибром.

– По-моему, у меня есть идея, – тихо говорит Мона, – но совершенно отчаянная.

Парсон смотрит на приближающегося гиганта.

– Ну, лично я вполне отчаялся.

Идея в голове у Моны собирается, оформляется, раскрашивается…

«Ну и дурь же», – думает она про себя. Так оно и есть. Потому что для этого необходимо, чтобы множество разных вещей случилось в нужное время определенным образом, а Мона успела близко познакомиться с, мягко говоря, причудливыми законами Винка. Но либо так, либо сидеть и ждать.

– Парсон, – просит она, – возьмите мою… девочку.

– Я?

– Да, вы. А Грэйси… думаю, ты с этим справишься куда лучше меня.

Она протягивает девушке два ручных зеркальца-линзы. Парсону приходится подтолкнуть девушку, чтобы та очнулась. Грэйси смотрит на зеркала и берет по одному в каждую руку. Зеркала сразу начинают мерцать, подергиваются жемчужным налетом.

– Будем считать, это значит «да», – говорит Мона и, встав, глядит на дочь, которая на диво живыми глазами уставилась на подходящего гиганта.

Моне больно смотреть на нее. Крошечное, независимое существо, сидящее на сгибе руки и играющее с ее левым ухом. Видеть в этих глазах мысль – ошеломительно.

«Если мне сегодня умирать, – думает Мона, – я умру счастливой. Потому что всякий мир, в котором ты есть, – хороший мир».

Но умирать сегодня она не намерена.

– Я тебя отдам ненадолго, – шепчет Мона дочке, – но ты не бойся. Я вернусь. Я только на минутку. – Она протягивает малышку Парсону. Ребенок тотчас начинает протестовать.

– Что вы задумали? – спрашивает Парсон, принимая девочку.

Мона объясняет.

– О, – говорит Парсон, – ох, ничего себе!

– А то как же. Вы летите на площадь, хорошо? А ты, – оборачивается она к Грэйси, – давай на плато. Ты сможешь быст…

Грэйси улыбается Моне, сверкнув черными глазами, и, словно шагнув за невидимую стену, исчезает.

Двое оставшихся таращатся на пустое место.