Нездешний

— Неплохо.

— Хотел бы и я сказать то же самое. Вряд ли я долго протяну, если все дни будут похожи на этот. Ты когда-нибудь испытываешь такое чувство?

— Время от времени. Это пройдет, командир, с первой же завтрашней атакой.

— Надеюсь. Ты нынче вел себя молодцом, Йонат, — удержал своих, когда все казалось потерянным. Немногие способны на такое. Это дается человеку свыше, и я первым разглядел в тебе этот дар. Я горжусь тобой — говорю это искренне. Потому-то я и сделал тебя офицером.

— А не потому ли, что я смутьян? — буркнул Йонат.

— Нет. Ты и ворчишь потому, что тебе не все равно. Тебя заботит судьба легионеров — а значит, и самого Легиона. В тебе есть напор и отвага, и тебя уважают — для офицера это главное. Называться можно как угодно, но человек не всегда соответствует своему званию. Ты своего достоин.

— Но не по праву рождения.

— Я не знаю, да и знать не хочу, от кого ты родился. А известно ли тебе, что мой отец торговал рыбой? Однако я им горжусь, ведь он из кожи вон лез, чтобы дать мне образование.

— Мой отец был пьяницей, и его повесили за то, что он увел лошадь у дворянина.

— Но ты-то не таков. — Еще бы! И скажу вам вот что: никогда я не буду служить чужому королю.

— Я тоже. Но об этом подумаем завтра, а сейчас надо спать.

Геллан встал, и Йонат спросил с усмешкой:

— Ваш отец правда был рыбник?

— Нет, он был князь. Я приврал немного, чтобы тебя позлить.

— В это мне больше верится.

— Охотно понимаю. Спокойной ночи, Йонат.

— Спокойной ночи, командир.

— Кстати, Дардалион говорит, что священники не могут больше сопротивляться Черному Братству. Он просит последить за тем, чтобы люди не предавались унынию, — враг постарается вывести из строя тех, кто послабее, так что поглядывай.

— Хорошо.

— Вот и отлично. За твой участок я спокоен.

Геллан зашагал прочь, усмехаясь во мраке. Его отец владел пятью рыболовными флотилиями — как бы старому князю понравилось, что его назвали рыботорговцем?

Проспав около часа, Нездешний оседлал коня и попрощался с паромщиком. Ночь была ясная, и далекие горы стояли, точно стена на краю света.

— Береги себя, — сказал Гурион, протянув на прощание руку.

— Ты тоже, дружище. На твоем месте я переправился бы обратно. Эти зверюги охотятся за мной — сюда они не вернутся.

Три дня ехал он, по возможности скрывая следы, переправляясь через быстрые ручьи, взбираясь на каменистые склоны. Но вряд ли его усилия могли надолго задержать демонов, идущих по следу, — а помимо них оставались еще враги в человеческом обличье.

Дважды он останавливался в лагерях нотасов и один раз перекусил с четырьмя охотниками — они встретили его холодно и явно примеривались ограбить. Но в высоком южанине было нечто такое, что удержало их: не лук, не ножи и не меч, скорее расчетливый взгляд и уверенность осанки. Поэтому они дали ему поесть и с видимым облегчением посмотрели ему вслед.

К ночи в их стан нагрянули другие надиры, которых было куда больше, — они долго расспрашивали охотников, а потом зверски убили их.

Назавтра девять Черных Братьев вспугнули стервятников, кормившихся трупами, и тут же двинулись дальше.

Ближе к сумеркам в охотничий лагерь явился первый оборотень, привлеченный запахом крови. Из пасти у него капала слюна, красные глаза горели. Стервятники, захлопав крыльями, с трудом оторвали свои погрузневшие тела от земли и расселись на ближних деревьях, глядя оттуда на новых пришельцев. Из кустов вылезли остальные оборотни. Один, одолеваемый голодом, запустил клыки в окровавленный труп, но тут же закашлялся, выплюнул кусок и громко завыл.

Четверо зверолюдей устремились на север.

В сорока милях от них Нездешний приближался к южным отрогам гряды. Степь здесь, точно искромсанная ножом, изобиловала глубокими каньонами. В каньонах бежали ручьи, росли деревья и порой попадались заброшенные хижины. На склонах паслись дикие козы и овцы, а на северо-востоке, у водопада, щипал траву табун диких лошадей.

Нездешний съехал вниз по склону в тенистый лес.

Земля здесь, в отличие от засушливых степей, была черной и жирной, не хуже, чем на Сентранской равнине. Но ни рожь, ни пшеница, ни фруктовые деревья не росли на ней.

Надиры — кочевой народ: охотники, воины и убийцы, они не создавали ничего и не заботились о будущем. Их девизом было “Победить или умереть” — и Нездешний мог убедиться, что скорее полагалось бы говорить “победить и умереть”.

Что ждет народ, не имеющий ничего своего?

Где их книги, их стихи, их архитектура, их философия? Где весь этот громадный каркас, из которого складывается цивилизация?

Надиры обречены стать пылью веков — они пронесутся по земле, словно ураган, и исчезнут.

Для чего они вообще живут на свете? Разрозненные, враждующие друг с другом племена никогда не станут единым народом.

В этом тоже есть свое благо — по крайней мере, они никогда не обеспокоят народы юга. Им хватает своих забот.