Неземной талисман (Сборник)

— Рассказывай, как здесь ночевала? — поинтересовался Саша и, внимательно взглянув на нее, рассмеялся.

— Чего хохочешь? — обиделась девушка.

— Ой, Кнопка! Посмотрела бы сама на себя, какая ты закопченная и грязная!

— Тебе хорошо смеяться, а меня с баранами чуть волки не сожрали, всю ночь отгоняла! Теперь такая голодная, что сама бы целого волка съела, — тараторила Аня.

— Да что же я стою, как истукан! — Саша подбежал к своему самолету и вытащил из кабины термос с пакетом. — Вот твои любимые бутерброды и какао. Кушай, а то ослабеешь, пожалуй, еще не долетишь до аэродрома.

— Спасибо, Саша, теперь долечу. — Девушка с аппетитом принялась за еду.

Пока Аня завтракала, Черкасов внимательно осмотрел снег, испещренный волчьими следами, затем подошел к девушке и, серьезно взглянув на нее, сказал:

— Молодец, Кнопка! Как сумела отбиться?

— Ладно, Саша, — махнула рукой Аня. — Лучше расскажи, что вчера было в клубе?

— Какой там клуб! — возмутился Черкасов. — Мы с командиром отряда всю ночь по телефону звонили. Все районы на ноги подняли!

— Зачем же ты беспокоился? — усмехнулась девушка. — Шел бы лучше танцевать.

Саша молча встал, взял Аню обеими руками за голову и, глядя в ее широко открытые глаза, сказал:

— Чумазое мое сокровище! Неужели до сих пор не понимаешь, как ты мне дорога! — Потом, бросив быстрый взгляд на возившегося у мотора техника, нагнулся и крепко поцеловал ошеломленную Кнопку в пухлые губки.

Два самолета, взметая клубы снежной пыли, подскакивая и хлопая лыжами по застругам, с ревом оторвались от земли и понеслись над степью.

Ярким пламенем промелькнула в кустарнике перепуганная лисица. Но вскоре успокоилась, высунула из зарослей мордочку и долго смотрела, как летящие рядом самолеты постепенно превратились в чуть заметные точки и, наконец, растаяли в голубом сиянии зимнего неба.

ГОРЮЧИЙ ИВАН

Долговязый, черный, как жук, Иван Сидоркин всегда и везде горел. Горел он и в переносном и в буквальном смысле этого слова.

Летая зимой на маленьком открытом самолете, Иван настолько замерзал, что его смуглое лицо принимало фиолетовый оттенок, а конечности переставали сгибаться. Его не спасали ни меховой комбинезон, ни мохнатые унты, ни зимний шлем с подшлемником. Теплолюбивый одессит, жестоко страдая от холода, проклинал судьбу, забросившую его в эти неприветливые края.

Вывалившись кое-как из кабины самолета, он со скрипом расправлял застывшие руки и ноги, а затем, когда появлялась способность передвигаться, мчался поближе к огню и теплу.

Попытки быстро отогреться зачастую приводили, в лучшем случае, к потере какой-нибудь части одежды. А в Усть-Каменогорске, усевшись на недавно истопленную плиту, Иван подпалил не только меховой комбинезон, но и еще кое-что.

Вылетая как-то на ночевку в Самарку, он забыл взять с собой подогреватель для мотора. Нимало не смущаясь, Иван наутро «реквизировал» у местного населения четыре примуса, заправил их бензином, разжег и, подвесив на проволоке к цилиндрам, стал греть мотор. Кончилась эта «рационализация» тем, что один из примусов вспыхнул. Спасая самолет от пожара, Иван лишился моторного чехла и рукавиц.

В Зайсане, разводя костер, он плеснул в огонь «капельку» бензина и спалил брови, ресницы, а что всего досаднее — первые, недавно отросшие усы.

Горел Иван не только от огня. Слоняясь как-то вечером по городскому парку, он заметил молодого человека в летной форме. Сидя на скамейке между двумя девушками и оживленно жестикулируя, авиатор рассказывал что-то увлекательное. Девушки слушали, испуганно ахая и широко раскрыв глазки.

Любопытный одессит заинтересовался: кто бы это мог быть? Подойдя поближе, он с удивлением признал в рассказчике аэродромного конюха Алексея. Глаза Ивана загорелись. Такой случай представляется редко. Обойдя потихоньку скамейку, он притаился позади нее в кустах и стал подслушивать разговор.

Ничего не подозревавший Алексей продолжал «травить»: «…Вдруг самолет сорвался в штопор! Я его вывожу и так, и этак, а он не выходит, все штопорит! Высоты уже мало. Ну, думаю, врежусь в шар земной и — конец!»

В это время из-за скамейки послышался ехидный совет:

— Леша! А ты бы его кнутом, кнутом! Как свою кобылу. Глядишь — и перестал бы штопорить!

Подвыпивший парень не мог спокойно перенести такой позор и набросился на Ивана с кулаками. За учиненный дебош оба попали в милицию, а на другой день Ивана надолго отстранили от полетов. Так он «погорел» без огня.

А однажды Иван вовсе пропал.

В этот день погода с утра начала портиться. По хмурому небу неслись клочья туч. Плач-гора плотно надвинула облачную шапку. В воздухе плясали редкие снежинки. Все это предвещало наступление длительного ненастья. Утром, уходя с поста, сторож аэропорта дед Тютюнников предупредил пилотов:

— Плохая будет погодка, сынки. Всю ночь слушал, как горы пели.

Однако, посоветовавшись с синоптиками, командир решил выпустить Ивана Сидоркина на Зайсан. Нужно было доставить почту и нарочного со срочной корреспонденцией.