Нежданно-негаданно (сборник)

Настоящее-то «прощание с Матёрой» только сейчас и начинается. И почти уж не верится, что это мы жили так мерно и подлинно и что наши деревни могли умирать от таких еще понятных причин, что еще можно было проститься со всем строем жизни так по-человечески полно. Могли ли мы думать, что потом смерть возьмется за нас страшнее. Сначала в распутинском «Пожаре» мы увидим, как человек, оставив «Матёру», становится «архаровцем» без роду и племени, а там уж и вовсе все пойдет выкашиваться, как от радиации, – вроде без причины, когда и не сгоняют никого и не топят, а поля вдруг дичают, избы падают, брошенная техника ржавеет, как после войны, и человек делается однодневен, а жизнь искрашивается на мгновения и уносится пылью под первым порывом.

«Матёра», как и дивные при всей горечи сюжета, полные света и любви «Уроки французского», еще оттуда, из целостной жизни, где хоть и «тронулось» все, а в «Матёре» вроде и покатилось неостановимо, но где еще «система координат» жива, где люди слышат друг друга и, опомнившись, могут собраться, иначе ведь это и не писалось бы, и не пробивалась сквозь обступающую темноту спасительная надежда. А уж последние рассказы этой книги убеждают, что «переезд» совершился, что надо собирать душу для последнего разговора, за которым перемена может оказаться необратимой и мы перестанем быть детьми своего народа и своей истории.

II

В самой неуверенности и неровном дыхании рассказа «Женский разговор» слышно долгое молчание Распутина, сбой сердца, когда лихорадочная хаотичность жизни отрывала его от стола болезнями, депутатской работой, прямой публицистической деятельностью, когда было не до художественного слова. И сейчас, в общем, не до него. Но пока молчат совестливые художники, их место в литературе занимает расторопная братия поставщиков чтива, торопливо разоряя и то малое, что еще остается от высокой традиции. И тогда писатель вспоминает, что «призвание – это призванность, задание на жизнь», и возвращается к выполнению этого задания прямым художественным служением.

Снова его героини, как и в большинстве прежних сочинений, – женщины. Шестнадцатилетняя Вика, чьим школьным аттестатом стал аборт, и ее деревенская бабушка Наталья. В бабушке легко угадать всех прежних бабушек Распутина с их целомудренной ясностью и земной полнотой понимания мира. А вот Вика уж новость, это уж следствие той жадной поспешности жизни, которая явилась сегодня. На первый же несмелый укор бабушки и напоминание, что жизнь надо бы начинать почище, Вика обрывает ее:

«– Что ты мне свою старину? Проходили.

– Куда проходили?

– В первом классе проходили. Всё теперь не так».

Тут даже и Андрей из «Матёры» с его торопливостью отстает. Именно так – в первом классе теперь проходят эти науки. Если телевизор не будешь смотреть, одноклассники расскажут и покажут. Андрей-то разве спешил? А тут некогда ждать – тут надо в «лидеры» выходить, «целеустремленность» демонстрировать. Только уж цель не Андреева – посвободнее. Не зря старуха Наталья находит сравнение с гончей: «Дадут ей на обнюшку эту, цель-то, она и взовьется. И гонит, и гонит, свету невзвидя, и гонит, и гонит. Покуль сама из себя не выскочит».

Долгим бережным рассказом о своей любви старуха и надеется вернуть Вику «в себя», вправить этот безумный вывих. И не знаю, достучится ли. Девочку ничего уже не смущает: она у бабушки «способы» выпытывает и, кажется, уже не понимает бабушкиного языка, когда та с чудной чистотой и застенчивостью вспоминает самое интимное: «…угаданье друг к дружке должно быть. Как любиться, обзаимность учит. Тяготение такое. … Когда он прикасался ко мне… струнку за стрункой перебирал, лепесток за лепестком. Чужой так не сумеет».

Доскажет бабушка свою историю, и Вика уснет – поняла ли, разгладилась ли душой – бог весть. Писатель не торопит с моралью в надежде, что не эта девочка, так другая, повнимательнее, поймет и услышит, не даст победить себя поспешному знанию «с первого класса».

В своем недавнем «Манифесте» Распутин писал, что «либерально-криминальная революция… столкнула Россию в такую пропасть, что народ еще долго не сможет подсчитать свои жертвы. В сущности, это было жертвоприношение народа, не состоявшееся по плану, но и не оконченное… Наступила пора для русского писателя вновь стать эхом народным и небывавшее выразить с небывалой силой, в которой будут и боль, и любовь, и прозрение, и обновленный в страданиях человек»[3]. Вика уже была такой жертвой, но еще не было в усталом писателе «небывалой силы»: слишком было изранено сердце и утомлена душа. Эти силы возвращаются медленно, но неуклонно.