Нежданный гость

Как обычно днем, на улице Варенн, занятой правительственными зданиями и всякими резиденциями, почти не было прохожих, только полицейские, охраняющие все эти дома, парами располагались вдоль улицы, словно кусочки масла на хлебных тарелках, расставленных вдоль стола на официальном приеме. В самом роскошном доме, под номером пятьдесят семь, живет премьер-министр Франции; дома от сорок седьмого до пятьдесят первого занимает посольство Италии. Французское Министерство сельского хозяйства и секретариат французского правительства располагаются в домах семьдесят восемь — восемьдесят и шестьдесят девять соответственно. Остальные улицы седьмого арондисмана вечно кишат туристами, которых притягивают Эйфелева башня и Дворец инвалидов, но на улице Варенн, где жила Клэр, туристы встречались лишь в самом начале, у Музея Родена, — бродили взад и вперед по узкой мостовой перед ним с типичным для праздношатающихся ошарашенным видом и возвращались к действительности лишь после предупредительного гудка такси или лимузина; редко кто добирался до находившейся в двух шагах калитки дома, где располагалось посольство Великобритании.

От резиденции вела длинная прямая улица, вымощенная булыжником. По обеим сторонам непрерывной чередой возвышались строгие серые и бежевые фасады. Эдвард как-то заметил, что Клэр прекрасно вписывается в это окружение, и из его уст фраза прозвучала как комплимент. Клэр действительно производила впечатление чего-то светлого, гладкого, бежевого, как морской камешек, который подбирают на берегу, кладут в карман, а потом перекатывают в ладони, размышляя о смысле жизни — или о том, где бы поужинать. Она понимала это и даже специально работала над собственным образом, если вообще что-нибудь делала с ним специально: ее формирование скорее напоминало постепенное удаление всего лишнего и ненужного, и с годами она все острее ощущала это — каждый год, словно огромная волна, смывал с нее очередной слой. Но в душе она все более противилась этому ощущению. Слова Эдварда глубоко ранили ее и навсегда остались в памяти.

Однако сейчас она оглядывала улицу не для того, чтобы оценить справедливость слов Эдварда или проверить, не болтается ли кто-нибудь неподалеку без дела, как рекомендовало руководство по безопасности, присланное из Министерства иностранных дел и дел Содружества, а потому, что ей хотелось впитать побольше солнечного света, который вселял в нее веру и радость жизни. Она отбросила все сомнения и отогнала все неприятные мысли. Думала только о цветах, о сыре, о молодой эльзасской спарже, которые ей предстояло купить. От других дипломатических жен она знала, что в районе Марэ есть крытый рынок, куда привозят свежие продукты со всей Франции, но ее отталкивало название — Marché des Enfants Rouges («Рынок красных детей»), которое вызывало у нее ассоциацию с огромной клеткой, наполненной детьми красного цвета, словно их крохотные тельца окунули в кровь. Поэтому за почти четыре года, что они живут в Париже, и за три года, что они прожили здесь в девяностых, она там почти не бывала. Сейчас она надеялась найти спаржу в продовольственном отделе универмага «Бон марше» и там же купить овсяное печенье и ирландский сыр, который хотела подать к столу как тонкий намек на ее ирландское происхождение и подтверждение заинтересованности Эдварда в Ирландии.

Но прежде всего цветы. Почти в конце улицы Варенн, на улице Шомель, есть прекрасный цветочный магазин. Она направилась вдоль по улице, как всегда кивнув полицейским. Румяный круглолицый молодой жандарм, с жилистой шеей, был сегодня в рубашке с коротким рукавом, словно в знак того, что при таком солнце свежий весенний ветер ему не страшен. Ничего удивительного. Полицейские кивнули ей в ответ; они всегда отвечали на ее приветствие, все, кроме тех, кто стоял у дома премьер-министра. Некоторые даже касались маленькой синей коробочки с козырьком, служившей им фуражкой. «Они с тобой заигрывают, — заметил Эдвард как-то в воскресенье, когда они завтракали в кафе в утренней полутьме. В тот день Матильда, вероятно в отместку за что-то, израсходовала все молоко, поставив их перед выбором: завтракать без молока или не завтракать дома. — Уверяю тебя, на меня они глядят с каменными лицами». Потом она несколько недель ходила другой дорогой, а если это было невозможно, проходила мимо полицейских, не здороваясь и делая вид, что ищет что-то в сумочке или поправляет пуговицы, пока наконец не поняла, что поступает глупо. Ей сорок пять лет, у нее муж и дети. В ее возрасте и положении уже не смущаются и не кокетничают.