Нежданный гость

Английский Амели был далек от совершенства, но она готова была его совершенствовать, и Клэр считала, что должна ей всячески помогать, даже в такие важные дни, как сегодняшний. Возможно, особенно в такие дни, чтобы Амели обрела веру в себя.

Амели сверху скосила на нее глаза. Клэр решила не повторять еще раз, по-французски. Хорошо бы не сомневаться в том, что тебя поняли.

— А если новый мадам советница не говорит по-французски, как вы? Она меня урежет! — вырвалось у Амели несколько месяцев назад. Она знала, что Клэр скоро уедет. Они в Париже уже три года, и, получит Эдвард место посла или нет, скоро их переведут в другой город. Обычное дело в Министерстве иностранных дел: дипломаты нигде не задерживались слишком надолго.

— Не урежет. Так нельзя сказать, Амели.

— Мне нужно лучше английский, — согласилась Амели. — Теперь я говорю только английский. C’est bien?^[14]

Что ж, Клэр решила ограничиться английскими словами, повисшими без ответа между нею и Амели, и очень надеялась, что та все поняла. Дверь квартиры с глухим стуком закрылась за ее спиной; раздался резкий звенящий звук поднимающегося снизу лифта. В ожидании лифта она поставила плетеную корзинку на мозаичную плитку лестничной площадки и слегка ослабила плотный шелковый шарф, повязанный поверх джемпера. Сегодня в Париже прекрасный и многообещающий апрельский день. Джейми опять во что-то вляпался, но к этому часу она сумела сделать то, что нужно; все в доме готовится к вечеру. Серебро будет сиять. Тесто скоро начнет подниматься. Свежие травы мелко покрошат и добавят в соус песто.

Не стоит думать о том, чем кончатся для нее все эти приготовления к ужину. И беспокоиться нет причины. Нужно верить, что все будет хорошо.

В мире дипломатии самообладание ценится на вес золота, а она славится своим самообладанием. И сейчас оно ее не подведет.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Клэр вышла во внутренний дворик, калитка которого отделяла дом от вымощенной светлым камнем мостовой, и легким движением надела корзинку на руку.

— Bonjour, Madame, — поздоровалась она с женщиной, начищавшей дверную ручку.

— Bonjour, Madame^[15], — кивнула та, отойдя в сторону.

Клэр остановилась, чтобы застегнуть жакет, стараясь не думать о том, что цепкий взгляд женщины отметил все детали ее костюма и прически и то, что она еще не была на этой неделе в парикмахерской.

Визит к парикмахеру запланирован в списке дел на четыре часа.

Жить в дипломатической резиденции труднее, чем управляться с ней. Жизнь открыта для чужих глаз и вдобавок подчинена жестким правилам: каждый день следует произносить определенные фразы и совершать определенные поступки, даже если совсем не хочется. Кроме того, вечная угроза перевода и необходимость соответствовать тому облику, который сложился в общественном мнении. Не говоря уж о мерах безопасности — вечно быть на стреме, как сказала ей когда-то жена одного из членов британской колонии в Каире. Несколько лет спустя Клэр увидела ее фотографию в утренней газете: сообщалось, что женщина похищена в Венесуэле и похитители требуют за нее выкуп; сумма не оглашалась. Ее похитили по ошибке, когда она забирала машину мужа из гаража после очередного осмотра.

— Боже мой, Эдвард! — воскликнула тогда Клэр, протягивая газету мужу.

— Они не из дипкорпуса. Из нефтяного бизнеса, — заметил он, прочтя статью. — Совсем другие деньги.

Тем не менее им пришлось отослать Джейми в безопасное место, более близкое им в культурном отношении, к тому же обнесенное забором. Разумеется, похищение грозит им не больше, чем падение с лестницы одного из разрушающихся парижских домов, однако это не отменяет угрозы терроризма, в последние годы не просто возросшей, но и сделавшейся неотъемлемой частью их повседневной жизни. После одиннадцатого сентября все изменилось: хрупкое равновесие между враждебными мирами нарушилось и отчетливо проявились противоречия. Она слышала одинаково враждебные нотки в голосах посетителей табачных лавок и изысканно одетых интеллектуалов на международных приемах. «Americaine?»^[16] — переспросил позавчера хозяин ключной мастерской и недвусмысленно приподнял бровь, выражая откровенное неодобрение. Поначалу американцам сочувствовали, но война в Ираке положила этому конец.