Нежеланная дочь

Медленно выпрямляюсь и смотрю на дочь. Нет смысла уточнять, знает ли она значение этого слова. Пожалуй, это единственный недостаток интернета — легко доступная информация. И я уверена, что Дарина точно успела все прочитать. Спрашивать, от кого она могла узнать, тоже не нужно. Костя ни за что бы не признался. Остается Анна Захаровна или Евгения. Значит — дочь была у Лебедевых.

Именно этого момента я подсознательно боялась, прекрасно понимая, что рано или поздно он наступит.

— Правда, — отвечаю, хотя не знаю, какую «правду» ей сказали. Я так и стою, не успев раздеться.

— Почему?

Замечаю, как дрогнул голос Дарины, хотя внешне она никак не показывает своего волнения.

— Мне сложно ответить на этот вопрос так, чтобы ты поняла.

— Я пойму, — настаивает дочь.

На меня смотрят глаза повзрослевшей девочки. Очень быстро повзрослевшей девочки. И эта девочка — моя дочь.

— Дарина…

— Я хочу знать правду, мам.

— Хорошо.

Снимаю пальто и вешаю его на вешалку. Дарина стоит рядом и ждет. У них сегодня было шесть уроков, значит, дома она уже как часа два. Если конечно не сильно долго была у Лебедевых.

— Твой отец, — спотыкаюсь, называя Лебедева отцом, — не был готов к рождению ребенка.

— Тогда почему у него родился Филипп? Он не хотел девочку? И почему я должна была родиться уродом? — выпаливает один за одним вопросы Дарина и ждет на них ответы.

— Когда я была беременна, мне поставили не очень хороший диагноз.

— Какой?

— Это уже неважно, ведь врачи ошиблись, — пытаюсь обойти вопрос, потому что реакцию предсказать невозможно. Одного это может не коснуться совсем, а на другого может отложить след на всю жизнь.

— Мама, я хочу знать!

— Хорошо. Но только знай, что я ни за что бы не оставила тебя, даже если диагноз подтвердился.

— Угу, — кивает дочь.

— Нарушение физического развития и умственную отсталость. — Произнести вслух сам диагноз я не могу. Это психологическое клеймо может остаться на всю жизнь.

Дарина хмурит лоб.

— Это как?

— Я не знаю. — Осознаю, что лгу, потому что легко могу написать научную работу по этому вопросу — так тщательно я его изучила. Но по-другому не могу. — Ведь у тебя этого нет.

— Точно?

— Конечно, точно!

— А почему врачи так сказали?

Хороший вопрос. Я тоже долго искала на него ответ. И ничего кроме возможного сбитого гормонального фона не смогла найти. Но поскольку никаких гормональных препаратов я тогда не принимала, то все больше склонялась к «заботе» Анны Захаровны. Или же это все-таки наследственность. Хотя никаких аномалий на генетическом уровне у меня не выявилось. Но проверять это еще раз у меня нет никакого желания.

— Сейчас многие диагнозы ставятся при помощи аппаратуры. Наверное, был какой-то сбой.

— А такое бывает?

— Бывает, — уверяю дочь. — И ты яркое тому подтверждение.

— А папа… Папа Сережа это знал?

— Конечно, знал. Он тебя любит больше всех на свете! — уверяю дочь.

По крайней мере так было, и я очень хочу верить, что так и будет.

— А почему…

Дарина замолкает. Но я знаю, что она хочет спросить.

— Папа Филиппа не знал, что ты родилась, — отвечаю на ее немой вопрос.

— Почему?

— Я ему об этом не сказала.

— Почему?

Вот как объяснить дочери, что ее настоящий отец не достоин этого знать? Что он вообще не имеет никакого права даже смотреть на нее! Я не хочу, чтобы она знала, как больно и как тяжело мне было в то время. И я не хочу, чтобы моя дочь когда-нибудь на себе испытала, что такое предательство.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Обнимаю ее и глажу по волосам. Нужных слов нет. В груди до сих пор клокочет обида. Ведь Косте ничего не стоило не лезть в нашу жизнь. Просто. Не лезть. В нашу жизнь. Прижимаю к себе Дарину и беру себя в руки.

— Потому что мы уже развелись, — отвечаю безжизненным голосом.

Не хочу снова пускать в себя эту боль. Я ей переболела. Надеюсь, что переболела.

— А ты? Ты не хотела… чтобы я не родилась?

— Нет, Дарина, — качаю головой. — Я ни за что бы не пошла на это. — Крепко обнимаю свою звездочку — смысл моей жизни. — Мне очень жаль, что тебе пришлось это узнать. Если ты хочешь, я переведу тебя в другой класс или даже школу.

— Нет, мам. Я не хочу. И потом… Филипп… Он хороший.

С этим сложно не согласится. Несмотря на всю парадоксальность ситуации, не заметить, что Дарина и Филипп сильно сблизились — невозможно. Это единственный светлый луч во всем этом кошмаре.

— Дарина, я не хочу, чтобы ты забивала этим голову. Главное, что ты здорова, а я и папа тебя очень любим.

— Тогда почему мама Филиппа сказала, что ненавидит меня? Что я — урод?

Дети сейчас в таком возрасте, когда они прислушиваются к чужому мнению, и любое слово, сказанное в их адрес, воспринимается буквально.

— Она боится, что ее муж будет любить тебя сильнее, чем ее. Вот и все.

— Но…

— Не слушай ее. Она просто тебе очень завидует, — пытаюсь успокоить дочь.

— Но почему?

— Потому что ты самая лучшая девочка на свете.

— Но она накричала и на Филиппа! — вдруг признается Дарина.

И это мне не нравится.

— А где он сейчас?

— Не знаю. Наверное, пошел на тренировку.

— Ты уверена?

— Да. Хочешь, спрошу?

— Спроси.