Нежелательные элементы

— Переводите, — сказал он ван Рину, — только тогда лечите сами. И если что-нибудь случится с ребенком, берегитесь.

Директор повернулся на каблуках и удалился. Он шел по коридору клиники, держась очень прямо.

Стоило ли доводить до этого? Ведь, в сущности, ван Рин — порядочный человек, хотя немного напыщенный и ревниво оберегающий свое директорское достоинство. Он добр и всегда готов пойти навстречу, если только не увязнет в болоте бюрократических правил.

Жаль. Но ничего не поделаешь.

Вчера вечером он дал себе слово, что уйдет из клиники, прежде чем все это его сломит. Почему он должен изо дня в день лезть на стену из-за очередных административных глупостей? Этим бюрократам глубоко безразлично, какое у них кардиологическое отделение — хорошее, плохое или среднее, лишь бы оно было.

К концу дня поднялся сильный юго-восточный ветер, и на открытом склоне машина содрогалась под его ударами. Деон ехал домой совсем без сил, готовясь встретить то, что его ждет там. А вернее сказать, его там ничего не ждет.

Лиза все еще была у себя и к столу не вышла. Они с Элизабет кончили ужин в ледяном молчании. Наконец он резким движением отодвинул стул.

— Ты что-нибудь оставила для Лизы? Я отнесу.

— В духовке. Сомневаюсь, что она станет есть. — Элизабет не подняла глаз от чашки.

На первый его стук Лиза не отозвалась. Он постучал еще раз, и из комнаты донесся ее приглушенный голос:

— Не заперто.

Когда он вошел, она села на кровати по-турецки. На ней не было ничего, кроме трико.

— Ты чувствуешь себя получше? — Он старался показать, что ничего больше его не интересует.

— Я себя все время чувствовала хорошо, папа.

Деон вспомнил, как Элизабет расхаживала по своей квартире совсем нагая. Сколько ей тогда было? Столько же, сколько сейчас их дочери.

— Лиза, зачем ты это делаешь?

Она не стала притворяться, будто не понимает, о чем он говорит.

— Потому, что мне это нравится, папа. — Она поставила тарелку с едой на подушку.

Ее откровенность сбила его с толку.

— Не очень здравая причина для того, чтобы делать глупости, тебе не кажется?

— На мой взгляд, вполне здравая. И во всяком случае, куда убедительней, чем все твои доводы не делать этого, потому что тебе это не нравится.

Она взяла вилку и вдруг посмотрела на него.

— Зачем ты пьешь?

Что ему оставалось ответить? «Потому, что мне это нравится?»

— Это разные вещи.

— Еще бы! — вспылила она, совсем как Элизабет. — Но разница заключается в том, что один дурман разрешен, а другой нет. — Ее карие глаза глядели спокойно, подбородок был вызывающе вздернут. — Ты пьешь, чтобы расслабиться. Я курю марихуану, чтобы уйти от действительности. Но только ты просыпаешься с больной головой, а я нет. Ты отравляешь свой организм, свою печень… ну, ты врач, тебе это лучше знать, а марихуана безвредна.

— Не так уж она…

— И скажу тебе, в чем еще разница, — гневно перебила она. — Пьяный тупеет и все, а марихуана обостряет восприятие. Музыка звучит лучше, краски выглядят ярче, и мир полон веселья и радости. Но это незаконно! Алкоголь рекламируется, его можно купить на каждом углу, и чем больше его продадут, тем больше попадет в карман правительства. Но если я хочу выкурить сигарету с марихуаной, я должна делать это тайком, потому что и тот, кто ее мне продал, и я сама можем угодить за решетку.

Он отвернулся, чтобы она не видела его растерянного лица. Он вдруг почувствовал неожиданный прилив гордости за свою дочь. По крайней мере она знает чего хочет…

— Ну, ты как будто все тщательно продумала, — сказал он спокойно. — Но скажи мне, почему ты со своими наркотиками бросила школу, потом колледж? За свои восемнадцать лет ты ничего не добилась, ведь так? А я, с моим алкоголем, добился успеха. Как ты это объяснишь?

Лиза тоже отвела глаза. Она смотрела в окно на огни города далеко внизу. После некоторого молчания она спросила вполголоса:

— А ты его добился, папа? Добился?

Несколько секунд он смотрел на нее, потом наклонился, поцеловал в щеку и вышел из комнаты.

Свет в спальне не горел, и он разделся в темноте. Элизабет лежала, свернувшись калачиком на своей стороне кровати, — он не мог понять, спит она или нет. Он накрыл голову подушкой, но мозг продолжал лихорадочно работать. Мысли перескакивали с одной проблемы, с одного образа на другие. Дефект межжелудочковой перегородки, осложненный блокадой сердца, Малыш с коллапсом легкого. Лиза и полицейские.

Лиза. Лиза. Лиза. Он так много ждал от нее. В чем корень зла? Может быть, он слишком много ждал?

Наконец он заснул и был разбужен звуком, которым ненавидел больше всего на свете, — телефонным звонком среди ночи. Он нащупал трубку.

— Это Мулмен, профессор.

А, черт!

— Ну что еще?

— Сэр, у Мариетт вдруг началась сильная фибрилляция. И давление упало. С семидесяти пяти до шестидесяти пяти.

Сквозь голос Мулмена пробивались «бип-бип» монитора. В телефонной трубке они звучали выше и пронзительней, чем в палате. Он даже различал их учащение.

— Это произошло внезапно? — Он собирался с мыслями.

— Да, профессор. Все было прекрасно, отличный ритм, сто двадцать один. И вдруг фибрилляция. Вы приедете, профессор?