Нежелательные элементы

Причины, по которым мне лучше было бы остаться в стороне, сохраняют свою вескость. Он в любом случае уедет, так есть ли смысл в последнюю минуту брать на себя роль мученика? Да и не было бы это наиболее легким выходом? Сказать им: ну, хорошо, в этом участвовал и я. Если вы вынуждаете его уйти, то, раз я помогал ему, вам остается заставить уйти и меня. И тогда я смогу бросить все, одним махом избавиться от проблем, уехать, куда мне заблагорассудится. Оставить жену, детей, больных, клинику, коллег, вечные свары — весь этот проклятый клубок. И с чистой совестью. Я отстаивал справедливость, и не моя вина, что все так произошло.

Но что труднее: жить с чистой совестью и не знать проблем или же с нерешенными проблемами и ощущением вины, вечно сомневаясь в истинности своих мотивов?

Действительно ли это предательство? Что бы я ни предпринял, ничего уже изменить невозможно.

Накануне вечером, вдруг возмутившись от сознания своей беспомощности, он набрал номер телефона.

Мужчина, взявший трубку, разговаривал настороженно, особенно когда узнал о цели звонка. Однако в конце концов он согласился принять Деона на несколько минут, и через два часа Деон остановил машину перед домом П. Джуберта, члена парламента от националистов, который был отцом девочки по имени Мариетт и однажды подарил белого игрушечного кролика черному малышу.

Джуберт держался с ледяной вежливостью. Они сидели в его гостиной, уставленной массивной полированной мебелью африканского ореха. Ни его полная добродушная жена, ни дочка не вышли к неожиданному гостю.

На вопросы Деона он ответил коротко:

— Мариетт чувствует себя отлично. Благодарю вас. Наш врач смотрел ее на прошлой неделе и сказал, что все прекрасно. — После этого он еще плотнее сжал губы и сморщил длинный нос, словно уловив неприятный запах. Соблюдать условности было ни к чему.

— Вас, наверное, удивило, почему я обратился к вам в связи с опытами профессора Дэвидса, — сказал Деон.

Проницательные глаза с некоторым самодовольством обвели взглядом внушительные и топорные (хотя, скорее всего, дико дорогие, решил Деон) кресла, сундуки и стеклянные горки. На него Джуберт не посмотрел и только неопределенно кивнул.

— Дело в том, что мне известно, каким влиянием вы пользуетесь. И если вам станет ясна цель этих экспериментов, вы поймете, насколько необходимо, чтобы профессор Дэвидс продолжал свою работу. Не говоря уж о впечатлении, которое это произведет за границей.

Опять наступила долгая пауза.

— Эта работа не отвечает интересам Южной Африки.

— Как вы можете утверждать это, не зная, в чем она заключается? — с вызовом воскликнул Деон.

— Она противоречит учению церкви, — продолжал Джуберт, словно Деон его не перебивал.

Переубедить этого человека было невозможно. В конце концов Деон в ярости ушел (в ярости и на себя за то, что явился сюда, что склонился перед врагом). Джуберт проводил его до автомобиля. И только когда они стояли у машины, в нем мелькнуло что-то человеческое.

— Я сожалею, что не могу помочь вам. Особенно после того, что вы сделали для моей девочки.

— Вы ничем мне не обязаны, — не сдержался Деон. — Я прошу только выслушать и подумать.

— Очень жаль, что вы примешали к этому политику.

Деон поглядел на него с недоумением.

— О чем вы, черт побери, говорите? О политике никто и не заикался.

— Английские газеты. Они утверждают, будто мы преследуем этого врача потому, что он цветной. И теперь мы уже не можем отступать.

Деон понял. Памятуя о своей политической карьере (и может быть, вожделенный пост министра совсем уже близок), П. Дж. Джуберт, член парламента, не мог себе позволить выступить в поддержку цветного.

Какие мы странные существа, размышлял Деон. Наша техника дает средства для достижения нашей извечной мечты об обществе изобилия. И тем не менее половина мира голодает. Мы в состоянии посылать ракеты в загадочный мрак космоса или исследовать тайны человеческого тела, как делаю я. И тем не менее мы способны равнодушно смотреть на чужие страдания. Наше нравственное чувство не изменилось. Подобно животным, к которым принадлежим, мы продолжаем подчиняться законам самосохранения, лежащим вне сознания.

Это было еще одно предательство. Но только на этот раз оно оказалось почти желанным. Ведь абсолютное предательство ведет к абсолютному одиночеству? И не станет ли одиночество первым шагом на пути к духовному возрождению?

А может быть, к искуплению моего собственного вероломства?

Филипп сказал: «Нельзя повернуться спиной».

А давным-давно человек средних лет, теперь уже старик, сказал юноше, теперь мужчине средних лет: «Мы можем только пытаться».

Не знаю.

Но, говоря «не знаю», ты подразумеваешь, что никогда не узнаешь, или же этим словам сопутствует безмолвная клятва «я найду ответ».

Эта мысль поразила его настолько, что его руки на миг замерли, так что Мулмен и Питер Мурхед с недоумением взглянули на него.

Ну, конечно, подумал он. Именно так.

«Не знаю, но найду ответ».