Нежить

— Рода, искусство ни черта не значит, если это просто мастерство, если это только механическое запоминание, техника и формулы. Оно ничего не значит, если за ним нет ни любви, ни заботы, ни обязательств перед жизнью. А ты отказываешься от всего этого. Ты словно расщепилась на части и задушила ту себя, что привносит искру в искусство…

Он резко замолчал. Невозможно сказать все это и не почувствовать — внезапно, мучительно, — что твои слова звучат нравоучительно и приторно-лживо.

— Если захочешь увидеться со мной, найдешь меня у Трита. — Он повернулся и ушел в трепещущую задумчивую ночь.

Рода смотрела ему вслед. Наверное, она должна была ему что-то сказать, но не сказала. Он исчез. Повернувшись, она взглянула на возвышающуюся громаду Музыкального центра и медленно направилась к нему.

— Маэстро, сегодня вы были великолепны! — говорила в Зеленой комнате женщина-пекинес.

— Необыкновенно! — лебезил лягушка-бык.

— Это такое счастье! Я плакала, просто плакала, — щебетали птички.

В его груди бурлили питательные вещества. Он буквально чувствовал, как открываются и закрываются клапаны. Бек наклонил голову, пошевелил руками, прошептал слова благодарности. Он совсем устал, в черепную коробку словно насыпали песка.

— Превосходно!

— Незабываемо!

— Невероятно!

Наконец все ушли, оставив его наедине со смотрителями. Человек из корпорации, владеющей Беком, ассистент режиссера, грузчики, электрик.

— Наверное, уже пора, — сказал представитель корпорации, приглаживая усы. Он давно научился вежливо обращаться с зомби.

Бек вздохнул и кивнул. Его отключили.

— Может, сначала перекусим? — спросил электрик, зевнув.

Турне оказалось слишком длинным, спать они ложились очень поздно, питались в аэропортах, терпели постоянные резкие взлеты и стремительные посадки.

Представитель корпорации кивнул:

— Ладно. Его можно пока оставить здесь, просто переведу в режим ожидания. — Он повернул выключатель.

Один за другим гасли огни, осталось только ночное освещение, чтобы представитель корпорации и электрик не заблудились, возвращаюсь для окончательной упаковки и погрузки.

В Музыкальном центре все стихло, только где-то в недрах этой автономной системы негромко жужжали пылесосы и другие уборочные агрегаты.

На четвертом балконе шевельнулась тень. Рода спустилась вниз, вышла в центральный проход, пробралась в Подкову, обогнула оркестровую яму, поднялась на сцену и остановилась у консоли. Ее руки замерли в дюйме от клавиш. Рода закрыла глаза и затаила дыхание.

Я начну свой концерт с «Девятой» сонаты Тимиджиена для ультрачембало без оркестра. Негромкие аплодисменты набирают силу, становятся бурными. Она ждет. Пальцы медленно опускаются. И мир оживает от ее музыки. Пламя и слезы, радость, ликование. Все они околдованы. Как это чудесно! Как восхитительно она играет! Рода вгляделась в темноту. В голове звенело мучительное эхо тишины. Благодарю! Большое вам всем спасибо! На глаза навернулись слезы. Она отошла от консоли — ее фантазия иссякла.

Рода вошла в гримерную и остановилась в дверях, глядя через комнату на труп Нильса Бека в поддерживающем контейнере. Глаза его закрыты, грудь не вздымается, руки опущены. Рода видела, как едва заметно оттопыривается правый карман его пиджака, где лежали тонкие перчатки, сложенные палец к пальцу. Она подошла к нему вплотную, вгляделась в его лицо и прикоснулась к щеке. Борода у него не растет, кожа прохладная и атласная на ощупь, как у женщины. Странно — здесь, в тишине, Рода вспомнила прихотливую мелодию «Liebestod»[65], величайшей из всех погребальных песен, но сейчас вместо обычной печали вдруг ощутила гнев, досаду и разочарование, она задыхалась от такого предательства, у нее начался приступ ярости. Она хотела разодрать ногтями эти гладкие щеки. Она хотела отхлестать его. Оглушить его своими воплями. Уничтожить его! За ложь. За постоянное вранье, за бесконечный поток лживых нот, за фальшивую жизнь после смерти!

Ее дрожащая рука потянулась к контейнеру, нашарила выключатель.

И повернула его.

Он снова очнулся. Не открывая глаз, начал подниматься сквозь вселенную цвета алюминия. Значит, опять. Опять. Нужно постоять немного здесь с закрытыми глазами, подумал он, прежде чем выходить на сцену. С каждым разом это становится все труднее и труднее. Последний раз был просто ужасен. Там, в Лос-Анджелесе, в том огромном здании, балкон над балконом, тысячи пустых лиц, зато ультрачембало — просто шедевральная конструкция. Он начал концерт с «Девятой» сонаты Тими. Так ужасно! Вялое выступление — каждая нота совершенна, темп безупречный, но все равно вялое, поверхностное, неглубокое. И сегодня вечером это произойдет снова. Прошаркать на сцену, натянуть перчатки и повторить мрачную рутину под названием «воскрешение великого Нильса Бека».