Нежизнеспособный

Наконец-то мы остановились, и книга снова открылась, перевернулась страница и надпись на ней гласила: нарисуй правый глаз, такой какой есть у тебя, такой какой хотел бы показать дорогому для тебя человеку. Удивлённый странному указанию я присмирел. Но выбора не было и, покорно взяв карандаш, я рисовал может и плохо, но старался изо всех сил. Линии получались не ровными и смазанными, однако, я выполнил задание со всей своей ответственностью. Создал такой красоты глаз какой мог, по моему желанию цвета менялись, и я решил сделать зрачок серым, что бы он был незаметный скромный и переливался благородным стальным бликом, словно я уже видел прежде такие глаза.

Я трудился сидя на земле долго, надеясь, что смогу создать нечто прекрасное, не столько потому, что считал свой глаз красивым, я бы хотел, чтобы любой дорогой для меня человек, будь то брат или друг, видя его, наслаждался. Книга говорила, сделать такой глаз, который есть у меня, но в то же время такой, какой бы я хотел показать дорогому для себя человеку. И я понадеялся, что сделай я что-то неправильно, то обязательно услышал бы очередную неуместную фразу явившегося из ниоткуда Хитори. Да даже кукольник мог бы мне указать на ошибку. Но решающим голосом за создание глаза на свой вкус и цвет было то, что если прежде я видел зеркальные деревья, то сейчас, когда они были так нужны я не видел ни одного. И, честно, не знал наверняка, как выглядит мой глаз.

Страница перевернулась, когда я закончил, и следующим был глаз «такой каким бы ты взглянул на человека, любящего тебя». Я долго думал, как это должно выглядеть, метался в идеях и, в конце концов, решил, что оба глаза должны быть одинаковы. Я счёл логичным, что и на любимого и на любящего тебя человека нужно смотреть одинаково, а именно с добротой и без посторонних. С уважением и восхищением.

Следующая страница в книге просила нарисовать ухо, такое каким бы я прислушался к младшему. И я нарисовал как сказано. Правда оно получилось, как мне показалось, чуть меньше чем моё, но всё же достаточно крупное, что бы я мог прислушаться к человеку.

После книга открылась вновь, перелистнула страницу и попросила нарисовать такое ухо, каким бы слушал уже старшего, как я додумал в голове: уважаемого человека. И теперь мой труд получился чуть больше, чем моё ухо, однако недостаточно огромное, чтобы слышать человека и слепо верить.

Последний же раз книга открылась, когда пришло время рисовать рот. Это должен был быть рот, который бы говорил с моим врагом. И тут у меня совершенно пропали идеи к творчеству… Враг? Но я даже не знаю какого это… Я сидел на земле и не мог даже представить образ какого-либо недруга. Тогда пришлось рассуждать: «Я бы стал слушать своего врага? Наверное, да, он может сказать, что-то полезное, может если я буду не прав, а он прав, то я смогу прозреть. Тогда, если я собираюсь его слушать, то я не должен на него кричать. А может мне вовсе совсем ему ничего не говорить? Что если говорить с ним буду не я, а кто-то вместо меня? Хотя это, наверное, не правильно, скидывать на другого человека дело». На том и остановился, я нарисовал сомкнутые в мягкой дружеской улыбке свои губы.

Кукольник молчал надо мной и терпеливо смотрел за работой. И, когда я закончил, я протянул художество ему на суд. Мне показалось, он одобрил полученный результат и кивнул.

После мы продолжили дорогу, и я снова не знал куда и зачем. Проходило бессчётное количество времени и иногда, кажется, мы делали круги и даже не по одному. Я любовался пейзажам и, когда по моим меркам прошёл час в один миг мне послышался голос и, кажется, это был голос Синне, и она говорила мне не доверять своему спутнику. Тогда я невольно остановился и кукольник тоже. Я прислушался, но звук исчез, однако я был уверен: это не слуховая галлюцинация. Мы стояли, не шевелясь, и смотрели друг на друга. Но нарисованное лицо не менялось и не подавало даже признаков жизни, что уж говорить о намерениях.

Ещё минута или две и в ушах зазвенело от крика. Знакомого крика. Я с нешуточным испугом принялся озираться откуда был голос и вдалеке, в стеклянном лабиринте, мимо которого мы проходили, я увидел… знакомого мальчика.

Не раздумывая и секунды, я пустился к нему и в этот момент почувствовал словно растягивается пространство. Небо, цветы, кусты, небо, деревья, кусты, небо, деревья, небо, цветы, небо, деревья, трава, трава, цветы, трава, трава, деревья, цветы, кусты, небо, деревья, кусты, небо, деревья, небо, кусты, небо, деревья, трава, цветы, кусты, небо, деревья, кусты, небо, деревья, небо, кусты, небо, деревья, трава, лезвие…

Я упал на землю с ужасной болью в спине, а, попытавшись приподняться на локтях, увидел, что кукольник вывел ребёнка, того самого Зелия из лабиринта. «Что здесь делает Зелия? Это то, о чём говорил Хитори? То, что мы встретим настоящего Зелия позже?» – металось у меня в голове и в этот момент я понял от чего же упал… Кровь… И не только моя.

– Нет! – прокричал я и собирая силы попытался ползти вперёд.