Нежнее неба. Собрание стихотворений

В нескольких сотнях километров от него находится в своей бессрочной ссылке Кугушева. Вероятно, боясь ее скомпрометировать, он не рискует писать ей прямо, а вкладывает записочку (заканчивающуюся очаровательным: «Как видишь, я, до некоторой степени, твой сосед»[132]) в свое письмо жене с просьбой переслать ее обратно в Казахстан; та отказывается («я несколько раз перечитала послание Тате и решительно не хочу его посылать – оно написано крайне легкомысленно – сердись не сердись, как хочешь»[133]) – и переписка так и не возобновляется. Сангвинический темперамент нашего героя не позволяет ему сконцентрироваться на тяготах окружающей действительности: детали лагерного быта становятся материалом для ярко-певучих стихов («За грызню, за сучью кличку, / За опасность для людей, / Эту Жучку, то есть Жичку / Нужно на цепь и в кандей»), а исходящая почта заполняется беспримесной литературой: «Да, скоро будет 50 лет со дня смерти А. П. Чехова. Это мой любимый писатель. Я ставлю его наряду с Л. Н. Толстым, а в стилистическом отношении даже выше. Это огромный художник и замечательный мастер. Я здесь, не знаю уж в который раз, снова читаю его и вновь с большим наслаждением. Что умер Бунин я не слыхал, тоже был большой художник и прозы и стиха»[134]. К исходу лета 1954 года надежды на перемены добираются и до удаленнейших областей ГУЛаг’а: ««Может быть мы с тобой более или менее скоро увидимся. Когда и как это будет я сейчас сказать не могу, сообщу лишь, что некоторые больные старики, даже со сроками по 25 лет, отправились уже по домам. Следовательно это должно произойти и со мной, однако ты до поры до времени об этом никому не говори, придет время и узнают, а пока не нужно давать пищу языкам <…>»[135].

Освобождения пришлось ждать еще больше года: все формальности были окончены только к 22 сентября 1955 года; выданная в Семипалатинске справка («Видом на жительство не служит. При утере не возобновляется») подписана начальником отдела лагеря, моим однофамильцем[136]. По условиям он не мог селиться ближе сакраментального 101-го километра от Москвы; как и многие другие писатели, Минаев выбирает Малоярославец. И на несколько лет выпадает из нашего поля зрения: переписка с Сотниковой окончена с воссоединением, а другие эпистолярные корпуса, если и были, до сегодняшнего дня не дошли. Жгуче интересно было бы прочесть в подробностях, что он думал об окружающем его мире: все-таки вступал он в литературу, пародируя Северянина, а заканчивал свой путь, посмеиваясь над рок-н-роллом: мало кто из авторов проходил сопоставимый путь, сохраняя цельность личности и сознания. Но увы: остались только стихи. Впрочем, продолжая работать над итоговым сводом стихотворений, он – впервые! – формулирует свое эстетическое кредо в предисловии к очередному рукописному сборнику: