Нежное чудовище, или Я поставлю твою волю на колени (Сумасбродка, или Пикник для лишнего мужа)

У красивой фиолетовой иномарки стояла шикарная дама в длинной норковой шубе. В ушах ее переливались огромные бриллиантовые серьги, на длинных пальцах сияли изумительной красоты кольца. Я растерянно поправила свою телогрейку.

– Танька, ты, что ли?!

– Конечно, а кто же еще! Кому ты нужна, кроме меня?! Кто бы смог тебя отсюда вытащить?!

– Я думала, у тебя не получится… Прошло почти полтора месяца…

– Это оказалось намного сложнее, чем я думала. Но лишних полмесяца это все-таки не два с половиной года.

Танька подбежала ко мне и принялась целовать. От нее исходил тонкий запах дорогих духов, другой, счастливой жизни… Она посмотрела на мою драную сумку и покачала головой.

– Господи, даже не верится, что совсем недавно и я была такой же.

Я тяжело вздохнула. Танька засмеялась, похлопала меня по плечу и весело произнесла:

– Ничего, подруга, не унывай! Все исправим. Главное, что ты жива и здорова.

Мы подошли к машине. Танька села за руль и подмигнула мне:

– Это мне папик купил. В порядке моральной компенсации за отсидку. А ты что стоишь? Поехали. Может, тебя моя тачка не устраивает? Нужно было приехать на лимузине?

– Ладно уж тебе! Какой, к черту, лимузин! – Я села в машину и затаила дыхание. – Да, Танька, хороший у тебя папик…

– Не жалуюсь, – усмехнулась подруга.

– Ты выглядишь потрясающе! От той Таньки, с которой мы вместе сидели, не осталось и следа. Прямо настоящая дама. Я даже как-то неловко чувствую себя рядом с тобой.

– Брось говорить глупости! Главное, что ты на свободе. Поехали.

– Куда? – испуганно спросила я.

– Ко мне домой. Я познакомлю тебя со своим папиком.

– А удобно?

– Еще бы! Он тебя из колонии вытащил. Я ему все уши прожужжала. Теперь он хочет на тебя посмотреть.

Танька завела мотор, и машина плавно тронулась с места. Я оглянулась и с грустью посмотрела на ворота колонии. По щекам побежали слезы.

– Ты что, подруга, реветь, что ли, собралась?

– Да так, просто…

– Ничего, у меня тоже такое было. Очень тяжело привыкать к дому после колонии. Папик банкет заказал по случаю моего освобождения, народу собралась тьма-тьмущая, а я сижу и реву… Папик за меня так переживал! Я ночами не спала – плакала, кричала. Мне не верилось, что я смогла вырваться из этого гадюшника. Папик меня к психиатру возил. Тот сказал, что мне нервы надо лечить. Назначил сеансы гипноза и иглоукалывание. Теперь езжу на процедуры. Первое время я от людей шарахалась. Ментов на улице видеть не могла, хотелось им глаза выцарапать. Психовала по любому пустяку. Папику нагрублю, наговорю гадостей, а через пять минут бегу прощения просить. Ты чего молчишь, подруга? – повернулась ко мне Танька.

– Не знаю. Наверное, зона научила меня молчать. Все время боюсь сказать что-то лишнее. Эта чертова колония словно испытывала нас на прочность. Мы с тобой все-таки не сломались, не упали лицом в грязь, многие не могут подняться на воле. Даже не верится, что сегодня я смогу спокойно уснуть. В бараке я постоянно держала ухо востро, чтобы не случилось беды.

Танька протянула мне длинную сигарету с ментолом и улыбнулась:

– Давай, Дашка, отучайся папиросы курить. Несолидно как-то. Я быстро от них отвыкла, даже сама не ожидала.

До Москвы оставалось километров десять. Я с трудом сдерживала слезы.

– Прости, Танька, прямо не знаю, что со мной такое. Кажется, что сейчас проснусь и увижу этот жуткий барак с тусклым, портящим зрение светом, эти сырые стены, покрытые грибком, эти железные койки и этих гадких баб, диктующих свои законы.

– Я тебя понимаю. – Танька достала из бардачка маленькую сумочку и остановила машину у придорожного кафе. – Пойдем, выпьешь что-нибудь – легче станет. Я тоже дура, не догадалась с собой бутылку прихватить.

Мы зашли в кафе. Танька заказала для меня двойную порцию виски со льдом, а себе взяла стакан апельсинового сока.

– Мне нельзя, я за рулем, – улыбнулась она. – Я потом наверстаю.

Народу в кафе было довольно много. Веселая компания в углу праздновала чей-то день рождения. Вскоре шум заметно поутих, и я почувствовала на себе заинтересованные взгляды.

– Послушай, Танька, что они так на меня уставились? – занервничала я. – Я что, плохо одета? У меня телогрейка новая. Мне все бабы завидовали. Теплая, удобная. Я ее у Вальки за пачку чая выменяла. Платок тоже почти новый. Наверное, все дело в полукедах. Они уже старые. Я хотела казенные войлочные ботиночки прихватить, но не дали. Сказали, не положено. Заставили сдать. Мне даже жалко стало. Ведь ботинки хорошие, самое главное, что теплые. Но на воле в них, пожалуй, неудобно ходить.

– Ну, Дашка, ты даешь! – рассмеялась Танька. – Правда, я и сама только недавно адаптировалась. Сегодня мы с тобой все это дерьмо, пропахшее колонией, сожжем в камине. На воле нужно ходить в приличных шмотках.

– Телогрейку жалко. Ведь новая совсем.

– Дашка, ты что, доярка, что ли, в телогрейке ходить? В ней только на ферме работать!

– Может, ты и права. Я пока плохо соображаю. Мне кажется, что я в колонии всю жизнь просидела.

Допив виски, я потянула Таньку за рукав и тихо прошептала: