Нежное имя мечты

Шли дни. День за днем. Сутки прочь. Ночью я работала. На полу, в креслах, на кровати – повсюду валялись словари, разорванные листы бумаги, карандаши, ручки, фломастеры. Котенок на первых порах поиграл немного в переводчика, потом ему надоело это утомительное занятие. Он явно заскучал, а мне нельзя было расслабляться. Перевод требовал вдумчивости, погруженности, осмысления. Ночная жизнь не позволяла летать в облаках, предаваться мечтам, копаться в мыслях. Телефон по-прежнему безмолвствовал. Иногда я натыкалась взглядом на телефонный аппарат, и внутри меня разгоралось безудержное желание швырнуть бесполезную вещь в помойное ведро, но, вспомнив, что я могу остаться без связи с внешним миром, тут же гасила в зародыше буйные порывы. Мама, всучив мне рукопись, окончательно успокоилась, видимо, успела проглядеть черновики. Скорбный труд кого угодно мог загнать в состояние покорности перед обстоятельствами. И я тупо нанизывала слово за словом, будто пряла бесконечную пряжу. Мир жил собственной жизнью, как отдельный организм. А я совсем не думала о будущем. Я не хотела торопить время. Иногда время торопливо бежало, пытаясь обмануть меня, дескать, проскочит весна, наступит лето, а там, глядишь, пойдут осенние дожди. Но чаще оно тянулось, выматывая из меня жилы. Меня не станет, а время по-прежнему будет идти, спешить, торопиться и тянуться, как липкая лента. И никто не заметит моего исчезновения, а мир останется прежним. Люди будут заниматься привычными делами. А я еще не умерла. Я перевожу ненужную и никчемную книгу, чтобы не умереть с голоду. Я заплакала от жалости к себе и незаметно уснула.

Во сне мне приснилась бездарная писательница, она страстно говорила, доказывая всему миру, что ее книга – самая лучшая из всех книг на свете. Женщина все говорила и говорила, беззвучно шевеля губами, не было слышно ни единого слова, но я ей поверила. Кому-то, наверное, нужна эта книга. А потом я опять бежала за автобусом, цеплялась за поручень, висела, болтаясь между небом и землей, и точно знала, что автобус обязательно догонит взмывающий в небо самолет. Я знала, что успею на свой горный пик, догоню свою судьбу. На этой волне меня разбудил кот, он поддел лапкой мое ухо, пошевелил волосы, ткнулся мордочкой в шею, мне стало щекотно, и я проснулась – счастливая, уверенная, переполненная надеждами. Телефонный аппарат сотрясался от звона. Я осторожно сняла трубку, еще не веря в то, что безмолвный предмет наконец-то ожил. Трубку взяла двумя пальчиками, робко, будто боялась раздавить. Твердая пластмасса надежно прилипла к рукам, как железо к магниту.

– Инесса, это Гоша. Как ты там? – спросил Саакян, он забыл поздороваться, но я ничего не сказала. Я молча заплакала. Гоша Саакян – наш юрист. Его недавно уволили из «Планеты» за пьянство. Потом передумали и приняли обратно. Пожалели парня. Говорят, за него хлопотал сам Бобылев. Может, он и за меня порадеет. Может быть. Когда-нибудь. Разумеется, в таком положении, в котором оказалась я, любому звонку нужно радоваться. Пусть и пьяница, но Гоша вспомнил обо мне.

– Ты что, плачешь? Не плачь. Давай встретимся, поговорим, есть о чем, – тараторил Саакян, а я молчала.

Самое смешное, что в своих злоключениях я совсем забыла о Гоше. Мы раньше дружили, но он почему-то отсутствовал в череде лиц, мелькавших неясными тенями в моей памяти. И он первым вспомнил, позвонил, нарушив скорбное молчание в моей одинокой квартире.

– Во сколько ты хочешь встретиться? – спросила я.

– В пять можно, в шесть, как скажешь, в «Пиццерии», как обычно, – он говорил без остановки, будто спешил куда-то.

– Хорошо, буду в шесть, – молниеносно вылетело из меня, видимо, от Саакяна заразилась. Теперь все прилипает ко мне, всякая дрянь – заикание, скороговорение, кто что подкинет. Я легко подпрыгнула, закружилась по комнате, подбрасывая вверх котенка. Еще не все умерли в этом городе, в этом мире, остались и на мою долю хорошие люди. Гоша уж не такой запущенный алкоголик, просто он бывает буйным во хмелю. Я засмеялась и чмокнула заспанную кошачью мордочку.

В «Пиццерии» ничего не изменилось. Никакие международные проблемы не могут повлиять на микроклимат пивной компании. Шум, гам, тарарам. Музыка со всех сторон. Не понять – то ли Расторгуев, то ли «фабричные звезды» зажигают публику. Хотя, кажется, уже зажгли, факелы пылают, в зале дым коромыслом. Гоша уткнулся в меню, видимо, решил отыскать в нем заморский деликатес.

– Гоша, ты чего там потерял? – я ехидно кивнула на пожелтевшее меню.

– А-а, хочу выбрать тебе подходящее к твоему случаю блюдо. Может, грибы? – озадаченно спросил Саакян.

– Чтобы отравиться и уснуть вечным сном? Нет-нет, мне ничего не нужно, у меня режим, – я подоткнула пальцами свои бедра, дескать, посмотри, какая красота.

– А-а… – Гоша скользнул тусклым взглядом по моей тонкой талии. Мне стало обидно. Красота живет восторгами, питаясь славой, без людского восхищения она превращается в плесень.