Нежнорогий возвращается в лес

Конечно, не все. Иные чуют в сети что-то недоброе и от самого верхнего края шарахаются ввысь. А тот, что уже угодил в глотку сети, рвется все дальше вперед, находит отверстия в перемычках и протискивается в следующее звено, а оно чуть поуже предыдущего. Так добираются пернатые до последнего отсека, который сбегается сачком. Конец его вытянут наподобие узкого рукава, впору разве собаке пролезть, и ведет этот рукавок в собственно ловушку: небольшую, чуть выше человеческого роста, приемную камеру. В боковой стене камеры есть дверца, куда я вхожу и ловлю, беру в руки трепыхающихся на сетчатых стенках птиц.

Сеть расставлена на пути птичьего перелета. Но сегодня ловушка пуста. До рассвета попалась парочка зарянок. Повисли, уцепившись коготками за сетку, прильнули к ней своими ярко-ржавыми грудками и глядят на голубую волю.

Надеваю зарянкам на лапки по колечку и выпускаю. Упорхнули в тронутый желтизной березняк.

Когда солнце поднялось повыше и день вошел в полную силу, в ловушку попалось несколько крупных бабочек. Бабочки летают, только когда солнце пригреет основательно. Видимо, они умеют кружиться в воздухе только на солнечной карусели.

Бабочки совсем как птицы: попадут в большую сеть и пробираются все дальше, дальше. И вот они заперты в ловушке, через мелкие ячейки им не протиснуться. Ерзают по стенке. Крылышки большие, цветные. Вспоминается грустная сказка о бабочке, мечтавшей унести на крыльях в теплые края последний осенний цветок…

Для бабочек у меня нет колец настолько нежных, крохотных, чтобы можно было надеть на хрупкую лапку. Беру их осторожно, придерживаю в ладонях и выпускаю через дверцу. Моя ловушка — не тюрьма. В ладонях бабочка трепещет, бьется, но вот я развожу руки, и несущая осенний цветок вновь принимается кружиться в воздухе на солнечном луче.

И сеть моя на птичьем пути, и домик. Жилье у меня отличное, на колесах. Внутри — удобная, мягкая лежанка, оконце есть, столик стоит. Печурка. И труба выглядывает из кровельки, а над трубой берестяной колпачок, чтобы дождь не заливал.

Я поселился тут надолго. На целый год.

Мощный грузовик на высоких колесах доставил сюда меня и мой домик со всем снаряжением. Отцепили и уехали. Не сразу, конечно. Товарищи помогли развесить, потом натянуть сеть. Одному с таким делом не управиться. А сейчас я правда один. С бабочками и птицами — пленниками на час.

Запаздывает осень. Не спешат и птицы. Но говорят, кто-то уже видел и слышал караваны журавлей…

День-деньской я в одиночестве. Лишь транзисторный приемник, поставленный меж высохших былинок, докладывает, какие на свете новости, он же поет, играет. Но часто я его выключаю — предпочитаю послушать осеннюю тишину. Сейчас, когда на море стихла последняя волна, тишина эта особенно насыщенная. Захочешь — даже трепет бабочкиных крыльев расслышишь.

Я лежу на прогретом песке.

Так проходит день.

Но, как говорится в народе, пора и о горшках подумать. То есть чт оположить в эти горшки-чугунки.

Пламя костерка — мой верный друг. Море тоже иной раз возьмет да и подкинет подарок. На днях оно чуть взволновалось и выплеснуло на берег целый бочонок свежезаквашенной капусты. Квашенина закутана в водонепроницаемую оболочку, хоть круглый год проплавает в воде — не размокнет. Судя по всему, бочонок слетел с судна в качку.

Я осмотрелся — на горизонте ни дымка.

Пробовал было понести бочонок — тяжело, гнет долу. Тогда я его — валиком, валиком… Долго катил вдоль берега. Перекатывал через дюны. Теперь в придачу ко всем припасам будет у меня и отменная моряцкая приправа — капуста.

Над морем пламенеет, потом догорает вечер. Дюны волнами убегают вбок. Заволакиваются сумраком. Голубеют, сереют, все больше темнеют, пока не сливаются с подступившей ночью.

Зажглись звезды. И светлой дымкой обозначился Млечный Путь, пролег через небосвод.

Высоко Млечный Путь, в заоблачной высоте осенних ночей…

Птичий же путь здесь, понизу, где земля и березы обращают взоры к звездам.

С залива послышался гусиный клик…

Скупая трава дюн покрылась росой. Я забираюсь по пологому склону на высокую дюну. Взошла луна. Сквозь легкий туман вдали мигает глаз маяка. Над заливом опять вскрикнул гусь. Отозвался другой, множество гусей. Не различаю во мраке, но слышу, как пролетают над дюнами лесные жаворонки. На песке вижу кабаний след. Зверь прошел только что. Ну-ка, где он? Но в лунном свете вижу лишь застывшие волны дюнных песков.

Сова снизилась вовсе близко, покружила надо мной, бесшумно нырнула в ночь. Ночь как будто сквозная, а птицу скрыла вмиг, словно набросила на нее прозрачный плат-невидимку.

И воздух, и сама эта ночь говорят: близится пора валового отлета птиц.

Сказка серебряных горнов

Журавли поклонились голубому вожаку и встали в круг, вытянули стройные шеи.