Нежность

Так и пошло, Шурик этот уже в картишки стал поигрывать. Сначала шутейно. Ну выиграет у него Самовар массаж, и вот этот козлик целый вечер ему спину гладит. И привык он уже к Самовару. Тот его и по заду, как бабу, хлопнет, и поцелует. Словом, пацан уже не переломе. А тут вскорости получечка подошла, первая лесная после весны. Ну в бараках загудели мужики, кипяток с баранками пьют, с конфетами, папиросы пшеничные курят. И блатные тоже, общак собрали и повело — только карты шелестят. Шурика на стреме поставили у барака: с получки надзор часто по баракам шастал — знают, что в карты играют, и поймать охота. А уж как припозднилось, блатные ханжи заварили. Ох, и холера эта ханжа. Ту траву, что от астмы курят, они у лепилы-зэка в санчасти доставали. Если ее, как чифир, заварить, то два глотка хватишь и полдня дурной ходить будешь. Нет, не то, что косой, как от водки, а просто дурной делаешься. Ну может, есть там хмельного трохи, а так — зараза. Теперь то ее не видать у хозяина, а тогда в ходу была. Ну вот значит, после игры они наглотались этой ханжи и давай хлестаться: кто как на воле жил-воровал. И хлещутся друг перед другом, ниже тыщи никто разговору не ведет. Другого послушаешь, такой делец, как миллионер на свободе жил, а посмотреть на него и сразу видать, крах-крахом, и слаще моркови в жизни не пробовал.

Ну побухтели они так и расползлись. Отбой-то давно был, а в бараке еще свет не гасили, и мужики почти никто не спит. С получки всегда так.

Остались, значит, Самовар с Шуриком одни. Ну Самовар и давай кантовать его. Сыграем, дескать, Шурик, с тобой. Я тебе несколько рубликов проиграю, а ты мне — массаж или волосы. А это бывало на командировке: кто-нибудь проиграет волосы, ему парикмахер по балде машинкой проведет, и вот он ходит с проплешиной. Вокруг-то волос на палец, а посередине шкура голая, так и ходит до стрижки общей. Но это мужики больше играли для смеха. От скуки чего не сделаешь. Ну вот Самовар, значит, кантует Шурика. У нас на нарах слышно хорошо. А Шурик отнекивается, но так, не очень. Ему, желторотику, и поиграть охота, денег выиграть, и с плешиной по зоне светить не хочется. А Самовар — щучина коварная — по-всякому к нему крадется.

— Ну, говорит, не хочешь волосы, можно на щекотку сыграть, ты же ее не боишься. Да и обманешь ты меня сегодня, я совсем окосел от ханжи, а ты молодой, незаморенный, память богатая, вот и обдерешь меня. Это я уж так с тобой поиграть, за уважение, хочу. Подумаешь, проиграю тебе червонец. Для вора деньги — прах.

Тихо так в бараке, мужики все попадали, я тоже раздевшись лежу. А Костя сидел внизу. Он часто так сидел допоздна один. И ему слышно, как Самовар Шурика дурит. А Шурик клюет на эту мякину.

— Ладно, сыграем, — говорит, — дядя Коля. Только пойду подышу, душно.

— Ну валяй, — говорит Самовар.

Шурик и пошел. Мимо Кости прошел, печку миновал, и видно мне с нар, как его ведет в разные стороны от этой ханжи. А Костя все сидит внизу. Вскорости Шурик вернулся, потравил, верно, отдышался. Проходит мимо нас, и слышу, Костя его тормозит:

— Слушай, — говорит, — тебе сегодня не стоит в карты играть. Иди-ка ты ложись вон на мое место, а то знаешь, по такому обалдению чего не случается, — тихо, так говорит Костя, а мне с нар все слышно. Я и думаю, ну чего он этого козла учит, у него же на лбу написано дунькой быть. Ну, а Шурик этот уж к тому времени знал, как с Костей можно, а как нельзя разговаривать, — это на зоне быстро узнается. Так он уж с почтением ответил так:

— У меня же свое место есть.

— А ты лучше на мое ложись, а я где-нибудь пристроюсь. И в карты сегодня играть не надо. Понял?

— А что будет? Чего ты пугаешь?

— Да кто тебя пугает? — Костя говорит. — Я сам боюсь.

— Ну, а я не боюсь, — Шурик отвечает.

— Смотри, в третью полуземлянку попадешь, тогда уже поздно бояться станет.

А этот козлик обиделся и опять — хамить:

— Да отвали ты, — говорит, — в гробу я таких учителей видал, — и подался к Самовару в угол, чего-то стал ему бухтеть. А тот как подскочет к Косте, как заорет:

— Ты что! Ты мне пацана не порть! Добьешься, что тебе ребра повынут! — так он орал, гад, что все работяги попросыпались, но, конечно, виду не подают. А Костя негромко Самовару говорит:

— Ты не кричи, работяг будишь. Им завтра лес пилить. И чухай к себе на нары, а то надоест мне смотреть на твое мурло и я тебе, гадюке, как двину по соплям. Иди-иди, не искушай меня без нужды.

Ну Самовар и отвалил, по рылу-то получать неохота, а у Кости не заржавеет. Работяги как лежали, так и лежат, чисто покойники. Костя разделся, залег. А меня что-то начало трясти, ну прямо зуб на зуб не попадает. Я ведь давно псих. Все уже заснули, а я все лежу, зубами, как пес, клацаю. И слышно мне издали, как Самовар с Шуриком играют. Там все: «Руб по кушу… Дели, подрезай».

Голос Шурика все глуше от ханжи. А Самовар его подхваливает, старая паскуда. Шурик выигрывает, радуется, желторотик. Я засыпал, а он уже голой задницей на нарах светил — все у него Самовар выиграл. И слышу я сквозь сон их разговор.

— Что, еще играем? — Самовар спрашивает.