Нежность волков

А теперь мы возвращаемся в Ганновер-Хаус. Собаки тянут сани с лежащими на них трупами. Алек идет рядом с санями. Паркер правит собаками, а я иду рядом с ним. Мы держимся наших же следов и следов наших преследователей, глубоко отпечатавшихся в снегу. Я обнаруживаю, что, сама того не сознавая, научилась читать следы. Всякий раз, когда я вижу отпечаток, в котором признаю свой собственный, я ступаю на него, чтобы стереть с лица земли. Эта страна испещрена такими отметинами: слабыми следами человеческих вожделений. Но наши следы, как и эта горькая стезя, недолговечны, укутаны зимой, и когда снова повалит снег или с весенней оттепелью, исчезнут все свидетельства нашего похода.

Тем не менее три цепочки следов пережили тех, кто их оставил.

В какой-то момент я вспоминаю о костяной табличке и понимаю, что потеряла ее. Когда я выходила из Ганновер-Хауса, она лежала у меня в кармане, а теперь ее нет. Я говорю об этом Паркеру, он пожимает плечами. Он говорит, что если она так существенна, то найдется снова. И в некотором смысле — хотя мне неудобно перед бедным мистером Стерроком, который, похоже, страстно ее вожделел, — я рада, что у меня нет того, чего так жаждут другие люди. От подобного добра ничего хорошего ждать не приходится.

Я, конечно, думаю о Паркере, я вижу его во сне. И насколько я понимаю, он думает обо мне. Но мы — проблема, не имеющая решения. После всех этих ужасов мы не сможем продолжать как прежде — а если честно, никогда бы и не смогли.

И все же всякий раз, когда мы останавливаемся, я не могу отвести глаз от его лица. Перспектива расстаться с ним — словно перспектива лишиться зрения. Я думаю обо всем, кем он был для меня: чужаком, беглецом, проводником.

Любовью. Магнитом. Моим истинным севером. Я всегда обращена к нему.

Он доведет меня до Химмельвангера и пойдет дальше — туда, откуда пришел. Я не знаю, женат ли он; полагаю, что да. Я не спрашивала и не собираюсь. Я не знаю о нем почти ничего. А он — он даже не знает моего имени.

Иные вещи способны вас рассмешить, если вы склонны посмеяться. Я думаю об этом, а через некоторое время ко мне обращается Паркер. Алек на несколько шагов впереди.

— Миссис Росс?

Я улыбаюсь ему. Ничего не могу с собой поделать, как уже говорила. Он улыбается в ответ, на свой манер, как умеет: нож мне в сердце, и его не извлечь ни за что на свете.

— Вы никогда не говорили, как вас зовут.

Какая удача, что ветер такой холодный и слезы замерзают, прежде чем упасть. Я качаю головой и улыбаюсь:

— Вы достаточно часто звали меня по имени.

Он смотрит на меня так пристально, что на этот раз я первой опускаю взор. Все-таки у него в глазах действительно есть свет.

Я силюсь обратить свой разум к Фрэнсису и Дав-Ривер. К Ангусу. Части, которые я должна сложить воедино. Я заставляю себя ощутить Пагубность Долгих Раздумий.

А потом Паркер поворачивается к собакам, к саням и идет дальше, а следом и я.

Что нам еще остается делать?