Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Прежде чем я успевал откусить первый кусок, она уже заводила очередную историю. Дядя Чарли был великолепным рассказчиком, и моя мама тоже, но бабушка превосходила их всех. Это мастерство она освоила еще девочкой, ходя по кинотеатрам манхэттенской Адской Кухни[10]. Раз за разом она смотрела одни и те же вестерны и мелодрамы, которые там крутили, а вечером возвращалась домой, где ее дожидались соседские ребятишки из бедных семей, у которых не было денег на билет. В окружении толпы – которую я представлял себе гибридом Бауэри Бойз[11] с Маленькими негодяями[12], – бабушка повторяла диалоги и разыгрывала эпизоды, а дети охали, ахали и аплодировали, отчего маленькая Маргарет Фриц ощущала себя суперзвездой.

Бабушка хорошо знала свою аудиторию. В каждом рассказе она делала упор на мораль, которая была бы близка ее слушателям. Мне она рассказывала о своих братьях, трех дюжих ирландцах, прямиком из «Сказок братьев Гримм». «Да, с этими парнями шутки были плохи», – начинала она, заменяя этим традиционное «в тридевятом царстве…». Классическая история про братьев Фриц повествовала о ночи, когда они вернулись домой и застали отца избивающим мать. Они были еще мальчишками, моего возраста, но схватили папашу за горло и сказали ему: «Тронь маму еще раз, и мы тебя убьем». Мораль: настоящие мужчины защищают своих матерей.

С историй о братьях бабушка переходила к историям о втором наборе моих кузенов, Бернсах, которые жили дальше к востоку на Лонг-Айленде. (Я никогда не мог запомнить, кем именно они мне приходились – вроде это были внуки бабушкиной сестры.) У Бернсов было десять детей – одна дочь и девять сыновей, – которых бабушка ставила на столь же высокий пьедестал, как своих братьев. Мальчики Бернс отличались тем же сочетанием отваги с добротой и были «идеальными джентльменами», так что я отчаянно им завидовал. Конечно, думал я, легко быть идеальным, когда у тебя есть отец. Дядя Пат Бернс был темноволосым, смуглым ирландским красавчиком и каждый вечер после работы играл с сыновьями в футбол.

В восемь лет я был еще до крайности наивен, но все равно понимал, какими мотивами бабушка руководствовалась, рассказывая мне эти истории. Отца моего она терпеть не могла, но знала, насколько важен был для меня его голос и как много я потерял, когда этот голос исчез, поэтому старалась открыть для меня другие мужские голоса. Я был ей признателен, но все равно в глубине души сознавал, что есть и другой голос, который она во время наших чаепитий пытается заместить. Бабушка должна была восполнить для меня отсутствие мамы, которая работала с утра до ночи, полная решимости как можно скорей вытащить нас из дедова дома.

Теперь, когда мы с бабушкой проводили больше времени вместе и стали ближе друг другу, мы начали волноваться, что у нее иссякнет репертуар. Довольно быстро это действительно случилось. Арсенал ее историй исчерпался, и бабушке пришлось обратиться к литературе: теперь она читала мне отрывки из Лонгфелло, своего любимого поэта, которые помнила еще со школы. Лонгфелло нравился мне даже больше братьев Фриц. Я переставал дышать, когда бабушка читала «Песнь о Гайавате», и смотрел на нее, как зачарованный, пока она рассказывала, как отец индейского мальчика пропал сразу после его рождения, а мать умерла, и Гайавату растила его бабушка, Нокомис. Несмотря на предупреждения Нокомис, несмотря на ее тревогу, Гайавата отправился на поиски отца. У мальчика не было выбора. Его преследовал звук отцовского голоса в шуме ветра.

Я наслаждался бабушкиными воспоминаниями о ее легендарных братьях и поэмами о мужчинах-героях, но переживал и даже стыдился того, что мои любимые истории были про женщину – ее мать, Мэгги О’Киф. Старшая из тринадцати детей, Мэгги растила братьев и сестер, пока мать болела или в очередной раз ходила беременной. В родном графстве Корк она прославилась своим самопожертвованием: например, Мэгги носила одну из младших сестер в школу на закорках, потому что та была слишком ленива, чтобы ходить самой. Мэгги поклялась, что ее сестра непременно научится читать и писать – то есть добьется того, чего самой Мэгги всегда хотелось.

Никто не знает, что заставило Мэгги покинуть Ирландию, бросить своих родителей, сестер и братьев и в 1800-х бежать в Нью-Йорк. Мы бы очень хотели это понять, потому что Мэгги стала первой в череде беглянок, предводительниц клана, решавшихся на внезапный и загадочный Исход. Судя по всему, причина ее бегства была слишком страшной или болезненной, потому что Мэгги, хоть и славилась мастерством рассказчицы, никогда ни словом о ней не упомянула.