Я снова улыбаюсь, теперь уже смущенно, однако Розария не улыбается мне в ответ, и разговор иссякает. Отныне мне предстоит колебаться между тревожащей неприязнью к этой женщине и грустной симпатией к ней. Я представляю себе, как она без лишних слов родит ребенка, за пару часов произведя на свет свою копию. Уже назавтра она поднимется на ноги, у нее будет много молока, целые реки густого молока, и она вернется в строй, бдительная и суровая. Мне стало ясно, что она не хочет, чтобы я виделась с ее невесткой, я была уверена, что она считает ее маленькой засранкой, которая много о себе понимает, ломакой, которая во время беременности только и делала что жаловалась и которую беспрерывно рвало. По ее мнению, Нина неженка, она слабая, подверженная всевозможным вредным влияниям, и я, после того как призналась в таком ужасном поступке, не могу считаться достойной пляжной знакомой. Поэтому Розария хочет защитить ее от меня, опасаясь, как бы я не забила ей голову дурными мыслями. Она бдит ради блага брата, человека с разрезанным животом. Они плохие люди, сказал Джино. Я еще немного побродила по воде, не зная, что ей сказать. События вчерашнего и сегодняшнего дня, словно магнит, притянули всю мою прошедшую жизнь.
Я вернулась под зонтик. Некоторое время обдумывала дальнейшие действия и наконец решилась. Взяла сумку, туфли, обернула вокруг талии парео и направилась в лес, оставив свои книги и платье, висевшее на спицах зонтика.
Джино сказал, что неаполитанцы снимают виллу на дюнах, где-то среди сосен. Я шагала по границе опавшей хвои и песка, то в тени, то под солнцем. Через некоторое время заметила виллу – вычурное двухэтажное строение в окружении олеандров и эвкалиптовых деревьев. Цикады в этот час стрекотали оглушительно.
Я углубилась в кусты, пытаясь найти тропинку, ведущую к дому. На ходу вытащила из сумки листовку и набрала указанный на ней номер мобильника. Подождала, надеясь, что ответит Нина. Раздались длинные гудки, и я тут же услышала телефонные трели в гуще подлеска справа от меня, а затем голос Нины, которая смеясь говорила:
– Перестань, мне надо ответить.
Прервав звонок, я взглянула туда, откуда доносился голос. И увидела Нину в светлом платье: она стояла, прислонившись к дереву. Джино целовал ее. Она, похоже, принимала его поцелуи – но с открытыми глазами, в которых светились любопытство и тревога; когда же его рука стала подбираться к ее груди, она мягко ее оттолкнула.
Глава 19
Я искупалась и легла, подставив солнцу спину и уткнувшись лицом в согнутые руки. С того места, где я находилась, я видела юношу, который широким шагом, склонив голову, спускался по склону дюны. Добравшись до своего поста, он сел и попытался читать, но не смог и долго смотрел на море. Я почувствовала, что недовольство неаполитанцами, которое он высказал за ужином пару дней назад, превратилось во враждебность. Он показался мне особенным, на несколько часов составил мне приятную компанию, был внимательным и чутким. Сказал, что боится бурной реакции родственников и мужа Нины, предупредил меня об этом.
И все же не сдержался, подверг риску себя и Нину. Привлек ее внимание, соблазнил, когда она была наиболее уязвима, связана по рукам и ногам заботами о маленькой дочери. Так же, как обнаружила их я, их мог обнаружить кто угодно. Я сердилась на обоих.
Когда я увидела их, меня охватило смятение, хотя вряд ли это верное слово. Скорее некое смутное чувство пристыженности: подсмотренная мною сцена дополнилась тем, чего я не видела, и меня бросило в жар, кожа покрылась холодным потом. Поцелуй еще горел у них на губах, а у меня в животе уже стало горячо, рот наполнился теплой слюной. Это было ощущение не взрослого человека, а ребенка, я превратилась в возбужденную девочку. Ко мне вернулись давние фантазии, придуманные образы из моих детских грез, когда я воображала, как мать тайком уходит из дома, днем или ночью, и встречается с любовниками, и по моему телу разбегались волны удовольствия, которое, вероятно, испытывала она. Теперь мне казалось, что во мне просыпается некое обросшее чем-то вроде накипи существо, много лет дремавшее на дне живота.