В конце месяца погода улучшилась, и обледеневший пригород превратился в болото. Росс несколько раз посещал парламент — когда голосовали за важные законы, а также послушать речь Каннинга, который с поразительным успехом манипулировал Палатой общин — такого мастерства трудно добиться и так же трудно удержать. Когда на трибуну поднимался умелый спикер, в Палате резко утихали споры, но всё, что он говорил, воспринималось так критично, как если бы он был никем, а если содержание речи не оправдывало репутации оратора, его немедленно прерывали громкими криками. С Каннингом, разумеется, дело на этот раз обстояло иначе — он говорил семьдесят минут и под конец заработал овации. Позже, когда Росс пробился сквозь толпу парламентариев, чтобы поздравить его, Каннинг, улыбнувшись, негромко сказал:
— Я только что узнал, друг мой. Завтра вечером в семь.
— Где?
— Холланд-хаус. Сначала спросить Шеридана.
Значит, это случится двадцать девятого. Росс мрачно кивнул и собрался уходить, но Каннинг вернул его в круг своих друзей: Смита, Уорда, Хаскиссона, Бойна и остальных, как будто защищая Росса от опасностей пессимизма и сомнений. В прошлом году Росс дважды встречал наследника престола на приёмах в высшем обществе, и у него сложилось очень плохое мнение о нем. Беда для страны, думал он, если у власти или в правительстве, от которого зависит её существование, окажется этот жирный напыщенный денди. Он вызывал всеобщие насмешки и презрение, а памфлеты о нём переполнял жестокий сарказм.
Лишь на прошлой неделе Росс заплатил пенни за памфлет, гласивший:
Кое-кто, разумеется, думал иначе. Потакая собственным капризам, принц покровительствовал архитекторам, актёрам и писателям больше, чем любой другой принц в истории, но расточительная и распутная жизнь, избалованность и полная бессмысленность его существования оскорбляли Росса, как и многих других англичан. Предоставление отчёта такому человеку казалось неприятным и бесполезным занятием.
Закон о регентстве должен был вступить в силу пятого или шестого февраля, но, как слышал Каннинг, в лагере вигов всё ещё не пришли к согласию. Лорды Грей и Гренвиль, подготовившие для принца наброски резолюций в Палату общин, обнаружили, что их изысканные писания отклонены, а на их месте — новые, резкие реплики, скорее, в стиле Шеридана и лорда Мойры. Грей и Гренвиль отправили возмущенное письмо, указывающее на то, что накануне назначения на руководящие посты принцу вряд ли стоит игнорировать их рекомендации и вместо этого принимать к сведению советы тайных консультантов.
Это совсем не понравилось принцу, непривычному к возражениям. Однако «малыш Принни» мало что мог с этим поделать. Он считал невозможным оставить нынешнее правительство, а никого другого рядом с ним не было. Каннинг говорил, что Лансдаун слишком молод и не имеет опыта работы в правительстве, Шеридан — пьяница, Пансонби — ничтожество. Принцу пришлось выслушать поучения и выполнить их.
— Я предпочёл бы оставаться в правительстве, пока не принят закон о регентстве, — продолжал Каннинг. — Этот кризис, Росс, выходит за пределы небольшого круга людей, участвующих в нём. Здоровье короля может улучшиться, впереди ещё целая неделя! Если же она пройдёт, всё кончится и мы потерпим поражение — ты сможешь вернуться в свои корнуольские владения, и я целый год не стану претендовать на твою дружескую помощь! Согласен?
— Я скучаю не по корнуольским владениям, а по корнуольской жене, — улыбнулся Росс.
— Что ж, ты сможешь вернуться к ней в середине февраля — всего через три недели. Хочешь пойти к герцогине Гордон в следующую пятницу?
— С какой стати?
— Она устраивает званый вечер в Полтни. Там будут все известные люди — и текущее правительство, и будущее.
— Я не вхожу в круг известных людей.
— Мне кажется, твоё присутствие на этом приёме важно для нас. Может, светские рауты и не очень приятны, но в управлении страной они играют важную роль.
— Но я могу оказаться там в опале, — сказал Росс.
— Почему?
— Как знать? Может, не сумею удержаться в рамках приличий в присутствии его королевского высочества? Или нападу на одного из его лакеев? Или надену шейный платок неправильного цвета?
— Последнее — худшее из преступлений, — сказал Каннинг. — Мне известно, что в Тауэре томятся и за меньшие проступки.