Незнакомка из Уайлдфелл-Холла

— Ах, Гилберт, как ты мог? Где ты пропадал? Входи же, ужин ждет тебя. Я его оставила для тебя, хотя ты этого не заслуживаешь, потому что насмерть меня перепугал. Вдруг ни с того ни с сего выскочил из дому… Мистер Миллуорд был совершенно… Сыночек, да ты же совсем болен! Что с тобой?

— Ничего. Совсем ничего. Дай мне свечу.

— А ужин как же?

— Нет, я хочу сразу лечь, — ответил я, беря свечу и зажигая ее от той, которую держала матушка.

— Гилберт, но ты же весь дрожишь! — воскликнула моя родительница вне себя от тревоги. — И бледен как полотно. Что с тобой? Что случилось?

— Да ничего! — буркнул я, готовый затопать ногами, потому что свеча никак не зажигалась. Но затем, подавив раздражение, добавил: — Я слишком быстро шел, только и всего! — И начал подниматься по лестнице, хотя вслед мне донеслось:

— Быстро шел! Да где же ты был?

Матушка проводила меня до самой спальни, перемежая вопросы советами поберечь здоровье и сетованиями на мое поведение. Но я упросил ее отложить расспросы до утра. В конце концов она удалилась, а я с облегчением услышал, как стукнула дверь ее спальни. Однако я решил, что спать все равно не буду, и принялся расхаживать взад-вперед по комнате, предварительно Сняв сапоги, чтобы матушка не услышала. Но половицы поскрипывали, а она была начеку, и не прошло и четверти часа, как она поскреблась в мою дверь.

— Гилберт, почему ты не ложишься? Ты же сказал, что хочешь лечь!

— Сейчас я лягу! — ответил я.

— Но почему ты ходишь по комнате? Что-то у тебя на душе…

— Ради всего святого, оставь меня в покое и ложись сама.

— Неужели тебя так расстроила миссис Грэхем?

— Да нет же! Сколько раз тебе повторять? Ничего не случилось.

— Дай-то Бог! — прошептала она со вздохом и вернулась к себе, а я кинулся на кровать, без малейшей сыновьей почтительности ругая матушку за то, что она лишила меня даже столь малого облегчения и приковала к этому жуткому ложу из терниев.

Никогда в жизни не проводил я столь тягостной, столь нескончаемой ночи. Однако вовсе бессонной она не была. Под утро мои и без того смятенные мысли совсем утратили ясность и смешались с лихорадочными сонными видениями, а затем я погрузился в тупую дрему. Но лучше бы я вовсе не засыпал! Такая горечь нахлынула на меня с пробуждением, едва я вспомнил, что отныне жизнь моя пуста… о нет, хуже, чем пуста!.. наполнена муками и страданиями, не просто бесплодная пустыня, но заросшая терновником и другими колючими кустами, что меня обманули, обвели вокруг пальца, оставили в дураках, что мою любовь растоптали, что мой ангел — вовсе не ангел, а мой друг — дьявол во плоти. Да лучше бы мне вовсе не просыпаться!

Утро было темное, пасмурное, словно погода изменилась в лад моим чувствам. По стеклам стучал дождь. Тем не менее я оделся и вышел из дома. Не для того, чтобы побывать на ферме, хотя и намеревался сослаться на этот предлог, — но чтобы немножко остудить горячечный мозг и попробовать собраться с силами настолько, чтобы во время завтрака не навлекать на себя лишних вопросов. Если я вымокну, а к тому же сошлюсь на усталость от работы перед завтраком, это послужит достаточным объяснением внезапной потери аппетита. Ну, а если я заболею, то чем тяжелее, тем лучше! Будет чем объяснить угрюмость и печаль, которым еще очень долго предстоит омрачать мое чело.

Глава XIII ВОЗВРАЩЕНИЕ НА СТЕЗЮ ДОЛГА

— Милый Гилберт! Не мог ли бы ты держаться помягче? — как-то утром спросила матушка после очередной моей неоправданной грубости. — Ты говоришь, что с тобой ничего не случилось, что тебя ничто не расстроило, но я в жизни не видела, чтобы кто-нибудь так переменился за какие-то несколько дней! Ты никому доброго слова не скажешь — близкие люди или чужие, знакомые или работники, для тебя все едины. Мне очень хотелось бы, чтобы ты перестал.

— Что перестал?

— Так странно себя вести. Ты даже представить себе не можешь, как это тебя портит! Ведь от природы у тебя прекрасный характер! И нет никаких оправданий, если ты поступаешь наперекор ему.

Она продолжала пенять мне, но я взял книгу, раскрыл ее перед собой и сделал вид, будто погрузился в чтение, так как не мог ничего сказать в свое оправдание и не желал признавать ее правоту. Но моя досточтимая родительница продолжала читать мне наставления, а потом попробовала пустить в ход ласку и погладила меня по волосам, и я уже почувствовал себя пай-мальчиком, но тут мой нахальный братец, болтавшийся в комнате без дела, вновь облил меня дегтем, воскликнув:

— Мама, держитесь от него подальше! Он кусается! Не человек, а какой-то тигр. Сам я махнул на него рукой, отрекся от него, вырвал наше родство с корнем и всеми ветками! Если я на пять шагов к нему подойду, тут мне и смерть. Вчера он чуть не проломил мне голову, за то лишь, что я запел миленькую безобидную любовную песенку, чтобы его развлечь.

— Ах, Гилберт! Как ты мог? — вскричала матушка.

— Я ведь сперва предупредил тебя, Фергес, чтобы ты прекратил свой кошачий концерт, — буркнул я.