Незнакомка в зеркале

Она злобно смотрела на меня, сжимая кулаки от еле сдерживаемого бешенства:

– Тот страшный день, который ты заставил меня «помнить», – она показывает пальцами кавычки, – день, когда Зэйн столкнул меня с лестницы. Это был следующий выходной за Днем независимости. Зэйна все это время не было в городе.

Она подошла ко мне с дневником в руках и ткнула пальцем в страницу:

– Здесь все написано. Его даже близко не было в те выходные, когда он якобы изнасиловал меня и избил. Ты заставил меня думать, что мой муж насильник, а он не сделал ничего плохого! Из-за твоей лжи я разрушила ему жизнь, разрушила свой брак. Поверить не могу, что я пришла к тебе за помощью, а ты заморочил мне голову и соблазнил меня.

Я чувствовал себя втоптанным в грязь. Слова летели в меня слишком быстро, я не успевал все осознать и тем более защититься. Единственным выходом было загипнотизировать ее, потом увеличить дозу амобарбитала, но не мог же я начать сеанс, пока она в таком состоянии. Нужно было утихомирить ее, чтобы она ничего не натворила в слепой ярости. А потом, когда она ляжет спать, я все устрою.

И я сказал единственное, что мог в тот момент придумать:

– Я знаю, это кажется ужасным, но я все объясню. Он действительно был жесток с тобой. Может быть, не физически, но эмоционально – да. Мой отец точно так же был безучастен к маме. И из-за этого она покончила с собой. Ты была в депрессии по вине своего мужа. Я спасал тебя.

– Спасал? Впихивая ложные воспоминания? Заставляя верить в то, чего не было?

– Я пытался тебе помочь.

– Когда я прочитала дневник и поняла, что Зэйн не мог сделать то, о чем ты рассказал мне, я решила найти твои записи о лечении. Сегодня я пришла к тебе в больницу, в твой кабинет. Я знала, что утром у тебя медосмотр и ты уйдешь.

– Что? Как ты проникла ко мне в кабинет? Он был заперт.

– Удивительно, с какой готовностью люди помогают, если их вежливо попросить. Я убедила охранника, что в качестве сюрприза хочу сделать перестановку в кабинете. И он впустил меня.

В ее голосе звучит угроза:

– Я нашла твои записи. Все написано черным по белому – как ты вводил мне воспоминания о его побоях и насилии.

Она бушевала, голос сорвался на истерический визг:

– Почему, Джулиан?! Почему?!

Как мне было объяснить ей свое инстинктивное знание: муж обращается с ней дурно, и ее нужно подтолкнуть к разводу? Одного его равнодушия или бесчувствия к ее горю после выкидышей было бы недостаточно. Он был жесток с ней, пусть и не физически, – либо она подавила в себе эти воспоминания. Я знал: если она поверит в побои, то развод покажется ей оправданным решением. Насилие есть насилие, просто она не понимала, что эмоциональное насилие – это не менее мощная штука, чем физическое. Я не мог спасти маму, но мог спасти ее. Все, что я сделал, – исправил ее представления о том, что хорошо и что плохо, и помог сделать правильный шаг.

Вместо всего этого я сказал ей:

– Я люблю тебя. Так, как никогда не любил он. Ты должна была быть со мной.

– Ты больной. Я ухожу и забираю Валентину. Завтра же подам на тебя в суд.

Она сгребла со стола бумаги и книги и прижала к груди. Я подался вперед, желая остановить ее, но она выбросила перед собой руку:

– Только дотронься до меня. Я скажу всем, что ты тоже применял насилие. Надеюсь, что ты и так сядешь в тюрьму за то, что сделал.

Она хотела выйти из комнаты, но я подскочил сзади и втянул ее обратно.

– Ты не можешь так поступить. А Валентина? Я же ее отец!

Она посмотрела на меня так, что холод пробежал по спине:

– Она тебя даже вспоминать не будет. Я позабочусь о том, чтобы вы с ней больше не встречались. Я найду ей другого отца, и она полюбит его и будет думать, что он родной. Ты исчезнешь из ее жизни…

У меня в глазах все поплыло. Я вцепился ей в горло мертвой хваткой. Я не мог больше слушать.

– Заткнись, заткнись, заткнись! – орал я во всю мочь без остановки. Вдруг она обмякла, колени подкосились. Я отпустил ее, и она рухнула на пол. И тогда я услышал плач.

– Почему мама упала?

Валентина! Неужели она стояла здесь все это время? Я подбежал и подхватил ее на руки:

– Мама уснула.

Она стала вырываться, плача и пиная меня:

– Мама! Мама!

Я отпустил ее, и она ринулась к Кассандре, а я – на первый этаж, где стояла моя докторская сумка. Осторожно отмерил дозу, но шприц наполнил быстро и прыжками через две ступеньки поднялся наверх.

Там я схватил Валентину за руку:

– Прости, золотко. Будет больно, но всего минутку.

Я ввел иглу ей под кожу, и в считаные секунды она отключилась.

Возвращаюсь в настоящее, в тайник Кассандры, и чувствую, как по щеке течет слеза. Сколько раз я вновь и вновь проигрывал в уме эту сцену, меняя конец, все исправляя? Но прошлое не исправить. Остается надеяться на будущее. И все, что я делал с того ужасного дня, было ради защиты нашего драгоценного ребенка.

Я залпом допиваю вино, глядя на портрет Кассандры: