Незнакомцы

— Впервые она выклянчивает у меня игрушку, — сказала Жоржа. — Не могу даже представить себе, почему ей вдруг так захотелось получить именно этот набор.

— Она говорит о нем каждый день. Вы купите его?

— Да, — мельком взглянув на машину и удостоверившись, что дочь ее не слышит, пообещала с улыбкой Жоржа. — Этот комплект непременно окажется в мешке Санта-Клауса.

— Вот и чудесно. Иначе бы она расстроилась. Но послушайте, какая история приключилась сегодня! Я даже заподозрила, уж не заболела ли она. Скажите, раньше она не болела чем-то серьезным?

— Серьезным? Нет. Она исключительно здоровый ребенок.

— И не лежала в больнице?

— Нет. А в чем, собственно, дело?

Кара нахмурилась:

— Видите ли, сегодня, когда Марси вновь заговорила об этом наборе маленького доктора, она сказала мне, что хочет стать врачом, когда вырастет большой, чтобы лечить самое себя, если она заболеет, самой. Она сказала, что не хочет, чтобы доктора снова прикасались к ней, потому что однажды они сделали ей очень больно. Я спросила, что она этим хочет сказать, но она промолчала и затихла, так что я решила, что ей просто не хочется отвечать. Но потом, все тем же угрюмым тоном, она сказала, что какие-то врачи однажды привязали ее к больничной кровати, так что она не могла с нее встать, и потом воткнули в нее много разных иголок, и слепили ярким светом в лицо, и делали разные ужасные вещи с ней. Она сказала, что ей действительно было очень больно и поэтому она больше никогда никому не позволит себя лечить.

— Вы не шутите? Ну, это неправда, — сказала Жоржа. — Ума не приложу, почему она такое выдумала. Это очень странно.

— Но это еще не самое странное. Когда она мне все это рассказала, я забеспокоилась и задумалась, отчего вы сами мне ничего подобного не рассказывали. Я хочу сказать, что если Марси и в самом деле серьезно болела, мне лучше было бы знать об этом — на случай рецидива. Я начала было выпытывать у нее подробности, ну, сами знаете, как расспрашивают маленьких детей, но девочка вдруг разрыдалась! Мы как раз готовили на кухне печенье, а она заплакала и затряслась, бедненькая, как осиновый лист. Я попыталась утешить ее, но она вырвалась и убежала. Нашла я ее в гостиной, за большим зеленым креслом, она там притаилась, как мышка, на корточках, словно пряталась от кого-то.

— Боже мой! — всплеснула руками Жоржа.

— Минут пять я ее успокаивала и еще минут десять выманивала из убежища. Она взяла с меня слово, что, если эти противные врачи когда-нибудь снова придут за ней, я позволю ей спрятаться за креслом и не выдам. Знаете, Жоржа, она ведь говорила все это вполне серьезно.

* * *

По пути домой Жоржа спросила:

— Что за историю ты рассказала Каре?

— Какую историю? — глядя прямо перед собой, вопросом на вопрос ответила Марси.

— Историю о каких-то врачах.

— Ах, эту...

— Будто бы тебя привязывали к кровати. Что это тебе взбрело в голову?

— Это правда, — сказала Марси.

— Нет, это неправда!

— Это правда, — чуть слышно повторила девочка.

— Ты только один раз была в больнице — когда я родила тебя, но этого ты уж наверняка не помнишь, — вздохнула Жоржа. — Разве ты не знаешь, что бывает с врунишками? Что случилось с Дэнни Даком, когда он прихвастнул?

— Фея Правды не разрешила ему пойти к суркам на праздник.

— Верно.

— Врать нехорошо, — тихо произнесла Марси. — Лгунов никто не любит, особенно сурки и суслики.

Совершено обезоруженная, Жоржа с трудом сдержала улыбку и как можно строже повторила:

— Вот именно, врунов никто не любит.

Они остановились на красный свет светофора, но Марси упорно избегала смотреть на мать, глядя прямо перед собой.

— Особенно плохо врать маме и папе.

— А также и тем, кто заботился о тебе. А выдумывать истории, чтобы напугать Кару, — это все равно что соврать.

— Я не хотела ее напугать, — сказала Марси.

— Ну, тогда хотела, чтобы она тебя пожалела. Ведь ты никогда не лежала в больнице.

— Нет, лежала.

— Интересно узнать, когда же?

— Не помню.

— Значит, не помнишь?

— Почти не помню.

— Почти — не ответ. Где же эта больница?

— Точно не знаю... Иногда я все вспоминаю четче, иногда — хуже. Бывает, что вообще помню совсем смутно. А когда вдруг все вспоминаю очень ясно, мне становится... страшно.

— А сейчас ты тоже все помнишь довольно смутно, верно?

— Да. Но утром мне вдруг все вспомнилось очень ясно и стало страшно...

Зажегся зеленый, и Жоржа молча тронула с места машину, размышляя, как ей лучше построить дальше разговор. Ничего путного в голову не приходило. Да и вообще глупо воображать, что понимаешь своего ребенка. Марси всегда поражала ее своими поступками, заявлениями, гениальными идеями, мыслями вслух и вопросами — казалось, они исходили не от нее самой, а были почерпнуты из тайных книг, известных только детям, вроде руководства о том, как вывести маму и папу из терпения.

И, словно бы заглянув в одну из таких книг, Марси спросила:

— Почему у Санта-Клауса все дети ненормальные?

— Что?

— Ну, понимаешь, у Санты и миссис Клаус ведь было много детей, но все они были эльфами.

— Эльфы вовсе и не дети Санта-Клауса. Они у него работают.

— Ой, правда? И сколько же он им платит?