Незнакомцы на мосту

Как ни странно, Абель в разговорах со мной никогда не признавался, что его деятельность в США направлялась Советской Россией. Это может показаться невероятным, но это так. Как будто он хотел, чтобы у собеседника создалось впечатление, что он просто полковник КГБ, который решил заняться шпионажем по собственной инициативе. Однако при построении своей защиты я всегда исходил из предпосылки, что американская сторона полностью доказала вину Абеля и вину Советов, направивших его в США для осуществления шпионской деятельности. Он, конечно же, знал мою точку зрения, молчаливо принимал ее и никогда не отрицал ее правильности. Обсуждая различные вопросы, мы исходили именно из этой предпосылки. Однако даже в разговоре со мной он никогда не говорил прямо, что она соответствует действительности.

Почему он вел себя именно так? Может быть, он считал меня наивным, или человеком, симпатизирующим Советам, или не разбирающимся в фактах? Отнюдь нет. Если хорошенько подумать, то нельзя не согласиться, что такое прямое признание не только шло бы вразрез со всеми его привычками, выработанными в течение тридцати лет, но — и это важнее — отрицательно отразилось бы и на его защите. Последнее обстоятельство являлось критерием, предопределявшим содержание наших бесед на эту тему. Однажды я спросил у него, какая у него настоящая фамилия. Подумав, он сказал: «Это вам необходимо знать для защиты?» Я ответил, что нет. Он постучал ногой по полу и проговорил: «Тогда давайте поговорим о чем-либо, имеющем большее отношение к делу».

Он с самого начала видел двойственность положения, в котором я очутился, приняв поручение суда. Он прекрасно понимал, что, честно защищая его, используя при этом все свое умение и опыт, я выполняю свой гражданский и профессиональный долг. Однако он видел различие между сведениями, необходимыми для зашиты его законных прав, и иной информацией, не имеющей значения для его защиты в суде, но, вероятно, представляющей исключительную ценность для контрразведывательных служб США. Поэтому наряду с искренностью он проявлял и необходимую осторожность, да мы оба были и искренни, и вместе с тем осторожны.

Эти удивительные сложившиеся между нами отношения — юристом и клиентом — сослужили мне хорошую службу при написании книги о деле полковника Абеля. Моя профессиональная совесть никогда не перестала бы мучить меня, если бы я воспользовался тем, что Абель исчез теперь за «железным занавесом». Он знал, что я собираюсь написать эту книгу. Работать над ней я начал еще в 1960 году, вскоре после решения Верховного суда. Он даже сказал мне однажды, что, поскольку книга об этом деле, несомненно, будет написана, он предпочел бы, чтобы это сделал я, а не какой-нибудь «профессиональный писатель, который может несколько преувеличить или исказить факты, дабы повысить спрос на книгу».

Теперь, когда прошло уже достаточно много времени, я не хотел бы, чтобы его вера в меня не оправдалась. Этого можно было бы и не говорить, ведь мне не известно ничего, что можно было бы использовать против Абеля, независимо от того, где он сейчас находится. Сами факты, свидетельствующие о том, что советский разведчик, отказывающийся говорить, представляется американцам опасным, должны служить у него на родине доказательством его преданности и патриотизма. Ведь Натан Хейл[2] был казнен англичанами, но он вызывал у них невольное уважение, и мы до сих пор свято чтим его память.

В тот день, когда я был назначен защитником Абеля, я решил начать вести дневник о ходе этого дела. Во-первых, во время рассмотрения такого сложного дела дневник может оказаться полезным: по нему можно время от времени делать обзор основных вопросов. Во-вторых, он может послужить мне некоторым утешением в том случае, если мой клиент все же не избегнет казни и меня станут обвинять, пусть даже необоснованно, в том, что я не сумел обеспечить ему необходимой защиты. И наконец, такой дневник будет содержать личные заметки по делу, которое мне казалось самым серьезным из тех, в каких я когда-либо принимал участие после Нюрнбергских процессов.

На основе именно письменных материалов: первоначального варианта дневника, получившегося из записей, сделанных во время работы над этим делом и потом дополненных письмами к Абелю и от него, а также от его «семьи», официальных протоколов судебных заседаний и, наконец, телеграфных сообщений в государственный департамент о моей миссии в Восточном Берлине — и была написана эта книга.