Незнакомцы в поезде

Он упал на кровать, но это было не то. Он сделал знак матери, чтобы она отошла, потому что он хочет встать. Но, сев на кровати, почувствовал, что ему надо лечь, и он поднялся на ноги.

— Чувствую себя так, будто умираю.

— Полежи, дорогой. Может тебе… горячего чая?

Бруно сорвал с себя пиджак смокинга, который по-прежнему любил носить дома, затем верх пижамы. Его душило, он задыхался и поэтому учащенно дышал. Он действительно чувствовал себя так, словно умирает.

Мать поспешила к нему с влажным полотенцем.

— Что такое? Живот?

— Всё. — Он сбросил с ног тапочки и подошел к окну, чтобы открыть его пошире, но оно было уже открыто настежь. Он вернулся на постель, покрываясь потом.

— Ма, я, может, умираю. Ты понимаешь? Я умираю.

— Я налью тебе выпить.

— Нет, вызови врача! — закричал он. — И выпить тоже сделай! — Он с усилием снял завязку брюк пижамы, и они свалились. Что такое? Никакой лихорадки. У него не было даже сил на то, чтобы его трясло. Руки тоже ослабели, в них покалывало. Он поднял их перед собой. Пальцы были скрючены, он не мог разогнуть их. — Мам, с моими руками чего-то… Ма, что такое, что такое?

— На, выпей!

Он услышал, как бутылка стучит по краю стакана. Он не стал дожидаться, а вышел в холл, в ужасе нагнул голову к рукам, к своим корявым рукам. На каждой руке было по два средних пальца, да кривые, почти касавшиеся ладони.

— Дорогой, надень халат, — прошептала она.

— Вызови врача! — Халат! Нашла о чем говорить! Да хоть совсем голый, что с того?! — Ма, не давай им увозить меня! — Мать взяла телефонную трубку, но он схватил ее за руку и направил ее к двери. — Запри все двери! Ты знаешь, что они делают? — Он говорил доверительным тоном, но быстро, так как онемение в теле развивалось и он знал, в чем дело. Дело в нем! Он останется таким на всю жизнь! — Знаешь, что они делают, мам? Они сажают тебя в смирительную рубашку и не дают ни капли, и это убьет меня!

— Доктор Паркер? С вами говорит миссис Бруно. Вы не могли бы порекомендовать врача поблизости?

Бруно заорал. Какие тут могут быть доктора?

— Ма… дай… — Он хватал ртом воздух, не мог говорить, даже пошевелить языком: он провалился в горло! — А-а-а! — Он отбивался от пиджака, который мать старалась накинуть на него. Пусть Херберт придет и полюбуется на него, если хочет!

— Чарльз!

Непослушными руками он указал на рот, потом подошел в зеркалу. Лицо его побелело, возле рта казалось плоским, словно его кто-то приложил доской по этому месту, губы разошлись и открывали страшный оскал. А руки! Он не мог уже взять в руки стакан или закурить. Он не сможет водить машину. Он не сможет даже самостоятельно сходить в клозет!

— На, выпей!

Да, выпивка. Он попытался влить содержимое стакана сквозь сжатые губы, но всё вылилось на лицо, обожгло кожу и полилось дальше на грудь. Он сделал знак, чтобы мать налила ему еще, а также напомнил ей знаком, чтобы она заперла двери. Господи, если бы это оставило его в покое, он был бы благодарен судьбе всю жизнь! Он дал Херберту и матери положить себя на кровать.

— Не… вай! — он подавился словами. Потом он схватился за платье матери и чуть не уронил ее на себя. Наконец-то он сумел за что-то ухватиться.

— Не… вай… мня… возить! — с усилием произнес он, и она пообещала, что не даст увезти и что запрет все двери.

В его памяти всплыл Джерард. Джерард по-прежнему копает против него. И не только Джерард, а целая армия, которая проверяет, шпионит, ходит к людям, при них машинистки, они снуют всюду, собирают по кусочку, в том числе и кусочки из Санта-Фе, и в один прекрасный день Джерард сложит всё это вместе. Однажды он придет, застанет его в таком состоянии, как этим утром, задаст ему несколько вопросов, и он всё ему расскажет. Ты кого-то убил, а они убивают тебя за то, что ты кого-то убил. Может быть, ему не удастся совладать с собой. Бруно уставился на светильник в центре потолка. Он ему напомнил хромированную пробку бассейна в доме бабушки в Лос-Анджелесе. С чего он это вспомнил?

Болезненный укол вернул его в полное сознание.

Молодой врач нервозного вида разговаривал с матерью в затемненном углу комнаты. Бруно стало лучше. Теперь они его не увезут. Теперь всё о'кей. Паника прошла. С опаской, под одеялом, он посмотрел, как гнутся пальцы, потом прошептал: "Гай". Язык был пока еще тяжелым, но уже повиновался ему. Врач ушел.

— Мам, я не хочу в Европу, — произнес он монотонным голосом, когда мать подошла к нему.

— Хорошо, дорогой, не поедем. — Она осторожно села на край кровати, и ему сразу стало лучше.