Незримая жизнь Адди Ларю

И внезапно вокруг нее – вокруг них – смыкается тьма, и «Цикада Клаб» исчезает. Негромкую музыку и голос певца сметает давящая пустота, резкий порыв ветра, колотящийся в ушах пульс. Адди, сделав единственный шаг назад, падает в вечность, а потом ее ноги нащупывают гладкий мраморный пол комнаты в отеле. Люк стискивает ее, толкает вперед, и она послушно откидывается на ближайшую стену, увлекая его за собой.

Он поднимает руки, заключая Адди в клетку своих объятий.

Если постараться, эту клетку можно легко сломать.

Адди даже не пытается.

Он снова целует ее, и на сей раз вовсе не боязливо. На сей раз в его действиях нет ни осторожности, ни готовности отступить. Поцелуй внезапный, резкий и глубокий, он лишает воздуха и мыслей, оставляя только жажду, и на какой-то миг Адди ощущает мрак, который зияет вокруг нее, хотя ногами она все еще стоит на земле.

Адди доводилось целовать многих, но так не целовался никто. Дело даже не в технической стороне вопроса. Дело даже не в идеальной форме рта Люка, дело в том, как он им пользуется.

Это как есть персики не в сезон и затем вкусить созревший на солнце плод. Или видеть жизнь в черно-белых тонах, а потом узреть полноцветное изображение.

Поначалу это своего рода борьба, когда оба еще держат оборону, выискивая скрытое жало клинка, готового вонзиться в плоть. А потом наконец поддаются, бросаясь навстречу друг другу с силой слишком долго разделенных тел.

Их слияние – битва на простынях.

К утру следы этой битвы разбросаны по всей комнате.

– Какое странное ощущение: мне не хочется уходить, – признается Люк. – Давно я такого не испытывал.

Адди бросает взгляд в окно, где тонкой полоской занимается рассвет.

– Тогда не уходи.

– Я должен. Ведь я принадлежу тьме.

Адди подпирает голову рукой:

– Так ты исчезнешь, когда взойдет солнце?

– Я просто уйду туда, где темно.

Адди встает, подходит к окну и задергивает шторы, погружая комнату во мрак.

– Ну вот, – говорит она, пробираясь к нему на ощупь. – Теперь снова темно!

Люк смеется тихим чудесным смехом и опять притягивает ее на постель.

X

1952–1968

Везде, нигде

Это просто секс.

По крайней мере, с него все началось. Люк для нее как зараза, которую нужно вывести из организма. Она же для него – новая игрушка для развлечения.

Адди почти надеялась, что они сожгут все чувства за одну ночь, потратят энергию, которую накопили за годы, пока описывали круги друг возле друга.

Но два месяца спустя он отыскал Адди снова, появился из ниоткуда и вошел в ее жизнь. Это так странно – видеть Люка с наброшенным на шею шарфом среди опадающих листьев в красно-золотые осенние дни.

Через пару недель он опять ее навестил. А потом – еще через несколько дней.

Столько лет одиноких ночей, часов ожидания, ненависти и надежды. И вот наконец он рядом.

И все же в промежутках между его визитами Адди дает себе обещания.

Она не задержится надолго в его объятиях.

Не заснет вместе с ним.

Не будет чувствовать ничего, кроме его губ на своей коже, его рук, переплетенных с ее руками, его веса на своем теле.

Крошечные обещания, и ни одно из них она не выполняет.

Это просто секс.

Который потом вдруг превращается в нечто большее.

– Поужинай со мной, – говорит Люк, когда весна сменяет зиму.

– Давай потанцуем, – предлагает он в канун Нового года.

– Будь со мной, – наконец просит он, когда одно десятилетие перетекает в другое.

Однажды ночью она просыпается в темноте от того, что Люк рисует кончиками пальцев узоры на ее теле. Адди до глубины души поражает его взгляд. Нет, не взгляд, а узнавание.

Она впервые проснулась с кем-то, кто ее не забыл. Впервые услышала свое имя после перерыва на сон. Впервые не почувствовала себя одинокой.

И что-то внутри нее разбивается вдребезги.

Адди больше не испытывает к нему ненависти. И уже давно.

Она не знает, когда начались перемены, случилось ли это в какой-то определенный момент, или, как предупреждал Люк, границы размылись постепенно.

Адди знает одно – она очень устала, а с ним ее ждет отдых.

И почему-то она счастлива.

Но это не любовь.

Каждый раз, как Адди понимает, что забывается, она прижимается ухом к его обнаженной груди, ловя биение жизни, дыхание, но слышит лишь тишину ночного леса и летние шорохи. Напоминание, что сам Люк – обман, что его лицо и тело просто маскировка.

Что он не человек и это не любовь.

XI

30 июля 2014

Нью-Йорк

За окном летят виды города, но Адди не поворачивает голову, не желает восхищаться небоскребами Манхэттена, высотками, что вздымаются по обе стороны дороги. Она разглядывает Люка и его отражение в затемненном стекле, линию подбородка, дуги бровей – все, что нарисовала собственной рукой долгие годы назад. Наблюдает за ним, как наблюдают за волком на опушке чащи: что же тот будет делать?

Люк первым нарушает молчание. Первым делает ход.

– Помнишь оперу в Мюнхене?

– Я помню все, Люк.

– Ты так смотрела на артистов на сцене, словно никогда раньше не бывала в театре.

– В таком – не бывала.

– При виде чего-то нового твои глаза наполнялись таким удивлением… Тогда я и понял, что мне не победить.