Незримая жизнь Адди Ларю

Отец пообещал привезти ей свежий пергамент и новый уголь для рисования, но оба они прекрасно знают: дочь предпочла бы обойтись вовсе без подарков – лучше снова увидеть мир, чем разжиться пачкой бумаги. Ей больше нечего рисовать – она успела запечатлеть и серые очертания деревушки, и знакомые лица жителей.

В этом году мать решила, что неправильно отпускать дочь на ярмарку, это уже неуместно, хотя Аделин знает – она вполне еще может уместиться на скамейке рядом с отцом.

Матери хочется, чтобы Аделин больше походила на Изабель Теро – милую, добрую и совершенно нелюбознательную. Та рада-радешенька вязать день напролет, не поднимая взгляд к небесам и не гадая, что же там за поворотом, за холмами.

Но Аделин не умеет быть такой, как Изабель. Ей не нравится так себя вести. Аделин хочется лишь поехать в Ле Ман и глазеть там на людей, любоваться поделками, пробовать еду, открывать что-то новое, о чем она прежде не слыхала.

– Ну пожалуйста, – умоляет Аделин, глядя, как отец взбирается в повозку.

Надо было укрыться среди товара в надежном месте под попоной. Однако уже слишком поздно. Аделин тянется к колесу, но мать хватает ее за руку и тащит назад.

– Довольно, – строго говорит она.

Отец смотрит на них, а потом отводит взгляд. Повозка трогается с места, Аделин пытается вырваться и догнать ее, но рука матери снова взлетает в воздух и на сей раз обжигает дочери щеку.

На глаза наворачиваются слезы, на щеке расцветает румянец, который позже сменит синяк, и суровый голос матери оглушает еще одним ударом:

– Ты больше не дитя.

И Аделин понимает, вернее, не понимает, а чувствует – ее наказывают как будто за то, что она выросла.

Она так злится, что хочет умчаться прочь. Схватить вязание матери и швырнуть в очаг, разбить все заготовки в мастерской отца!

Но вместо этого она смотрит, как повозка поворачивает за угол и исчезает за деревьями. Схватившись за кольцо на шее, Аделин ждет, пока мать отпустит ее и велит помочь по хозяйству.

И тогда Аделин отправляется на поиски Эстель. Эстель, которая все еще молится старым богам.

Лет в пять или в шесть Аделин первый раз увидела, как та бросила в реку каменную чашу. Чаша была очень красивой, с кружевным узором по бокам, а Эстель просто взяла и кинула ее в воду, любуясь брызгами. Она стояла с закрытыми глазами, ее губы шевелились.

Аделин подстерегла старуху – да, Эстель была старой, всегда была такой, – и по пути домой та объяснила, что молилась богам.

– О чем?

– Мари никак не может разродиться, – сказала Эстель. – Я попросила речных богов сгладить младенцу путь. Они это умеют.

– А зачем ты отдала им чашу?

– Боги ненасытные, Адди, вот почему.

Адди. Уменьшительное имя, которое мать презрительно называет «мальчишечьим». А вот отец любит так называть дочурку, но только наедине.

Это имя звенит в ее костях точно колокол. Имя, что подходит ей куда больше, чем Аделин.

Эстель она находит в саду, где та скрючилась, точно сломанная ветка среди разросшихся плетей кабачка, колючих зарослей ежевики.

– Адди, – произносит старуха, даже не подняв взгляда.

На дворе осень, земля усеяна семенами фруктов, что не успели вызреть как полагается. Адди пинает их носком башмака.

– Как ты говоришь с ними? – спрашивает она. – Со старыми богами. Ты призываешь их по имени?

Эстель выпрямляется, и ее суставы хрустят, словно сухие ветки. Если вопрос ее и удивляет, она этого не показывает.

– У них нет имен.

– Ты знаешь заклинание?

Эстель ехидно смотрит на нее.

– Заклинания для ведьм, а их часто сжигают на костре.

– Как тогда ты молишься?

– Приношу дары и хвалу, но даже тогда они непостоянны. Боги не обязаны отвечать.

– И что же делать?

– Продолжать.

Адди задумчиво покусывает щеку изнутри.

– Сколько всего богов, Эстель?

– Столько, сколько у тебя вопросов, – отвечает старуха без насмешки.

Надо лишь помолчать, затаить дыхание и дождаться, пока Эстель смягчится. Это как, постучавшись к соседям, смиренно стоять у двери, зная, что кто-то есть дома. Когда слышишь шаги, тихий скрежет замка и понимаешь – вот-вот откроют.

Эстель вздыхает.

– Старые боги повсюду. Плавают в реке, растут на поле, щебечут в лесу. Они в солнечном свете, что ласкает пшеницу, и под молодыми деревцами весной, в виноградных лозах, обвивающих стену церкви. Они просыпаются на границе дня и ночи – на рассвете и в сумерках.

Адди прищуривается.

– Ты меня научишь? Научишь, как к ним обращаться?

Аделин Ларю не только умна, но и упряма. Старуха вздыхает и начинает пробираться через сад к дому, а девчушка следует за ней, боясь, что, если Эстель уйдет без ответа, разговор будет окончен. Но она поворачивается, обращая к Адди морщинистое лицо.

– Есть правила.

Адди ненавидит правила, но знает, что порой без них не обойтись.

– Какие, например?

– Ты должна проявить перед ними смирение. Предложить дар. Что-то ценное для тебя. И быть осторожна в своих просьбах.

Адди ненадолго задумывается.

– И все?!

Лицо Эстель темнеет.