Незримая жизнь Адди Ларю

Она толкает дверь – гнилая створка крошится – и входит в сарай. Сквозь растрескавшиеся доски проникает солнечный свет, полосами пронзая тьму, воздух пахнет увяданием, а не свежеструганным деревом, насыщенным и душистым. Все до единой поверхности покрыты плесенью и пылью. Инструменты, что отец использовал каждый день, изъедены красно-коричневой ржавчиной и валяются заброшенными. Полки почти пусты – деревянных птичек нет, осталась только большая неоконченная чаша, скрытая слоем паутины и грязи.

Адди смахивает пыль и наблюдает, как та тут же вновь появляется под ее рукой. Сколько лет назад его не стало?

Адди заставляет себя выбраться наружу и замирает. Дом ожил или по крайней мере начал просыпаться. Из трубы стелется струйка дыма. Окно распахнуто, тонкие занавески полощутся на ветру.

Кто-то все еще здесь живет.

Нужно уходить! Дом давно ей не принадлежит, но она уже торопливо пересекает двор и поднимает руку, чтобы постучать, однако на полпути замирает, вспомнив ту ночь, последнюю ночь прошлой жизни. Адди так и топчется на ступеньке, мечтая, чтобы выбор был сделан за нее, и все же она уже дала о себе знать.

Колышется занавеска, окно загораживает тень. Адди успевает отступить всего на пару шагов, когда дверь немного приоткрывается. В щели показывается морщинистая щека, нахмуренная бровь и голубой глаз.

– Кто там? – раздается слабый и хриплый женский голос.

Он камнем ударяет в грудь Адди, выбивая весь воздух. Даже останься она смертной и размякни ее разум со временем, Адди все равно бы его помнила – материнский голос.

Дверь со скрипом отворяется, и на пороге возникает она. Высохшая, словно растение зимой, узловатые пальцы впиваются в потертую шаль. Старая, даже древняя, но живая.

– Я тебя знаю? – спрашивает мать, но по голосу ясно, что не помнит, в нем слышатся лишь сомнения и неуверенность старой женщины.

Адди качает головой.

Впоследствии она станет задумываться, что было бы, ответь она «да». Хватило бы в разуме матери, свободном от воспоминаний, места для правды? Пригласила бы она дочь войти, усадила бы у очага, поделилась бы скромной трапезой? Чтобы, когда Адди покинет родной дом, ей было бы что вспоминать, кроме того, как мать захлопнула перед ней дверь.

Адди молчит, только пытается убедить себя, что эта женщина перестала быть ее матерью, когда она сама перестала быть ее дочерью, но, разумеется, ничего не выходит. А следовало бы!

Адди уже отгоревала, и хотя она испытала при виде матери потрясение, боль не слишком остра.

– Чего тебе? – сурово спрашивает Марта Ларю.

Очередной вопрос, на который нет ответа, потому что Адди и сама не понимает. Она заглядывает через плечо старухи в сумрак помещения, которое когда-то служило ей домом, и странная надежда зарождается в груди. Если мать еще жива, то, возможно… Но Адди уже знает. Знает по паутине на двери мастерской, по пыли на неоконченной чаше, по усталому взгляду матери и темному неопрятному дому.

– Извините, – бормочет она, отступая.

Старуха не интересуется, за что, только, не моргая, смотрит, как Адди исчезает из вида.

Дверь со скрипом затворяется, и Адди знает, что больше никогда не увидит мать.

XIII

17 марта 2014

Нью-Йорк

Слова текут легко. В конце концов, история-то простая. Адди много раз пыталась поделиться секретом – с Изабель, с Реми, с друзьями и незнакомцами, со всеми, кто готов был слушать, – и каждый раз наблюдала, как их лица становятся равнодушными, пустыми, слова повисают в воздухе, будто дым, а потом и его уносит прочь.

Но Генри смотрит на нее и слушает.

Слушает, как она рассказывает о свадьбе, о молитвах, которые остались без ответа, о подношениях, что делала на рассвете и в сумерках. О мраке в лесной чаще, явившемся в образе мужчины, о своем желании и его отказе. О своей ошибке.

Получишь мою душу, когда она будет мне не нужна.

Он слушает, как Адди рассказывает о вечной жизни, о том, как ее все забывают, о том, как чуть не сдалась. Закончив, она, затаив дыхание, ждет – Генри вот-вот стряхнет наваждение и спросит, что же Адди хотела сказать. Однако тот лишь сосредоточенно хмурится, и Адди, чье сердце пускается вскачь, понимает: он слышал каждое слово.

– Ты заключила сделку? – отстраненно уточняет Генри.

Он настолько спокоен, что ей становится не по себе.

Разумеется, Генри не поверит. Именно так она его и потеряет: не из-за стертых воспоминаний, а из-за недоверия.

И вдруг ни с того ни с сего Генри принимается смеяться. Повисает на стойке для велосипедов, закрыв рукой лицо, и хохочет. Адди думает, что парень рехнулся, наверняка она свела его с ума, или он ее дразнит…

Но это не тот смех, которым сопровождаются удачные шутки. Он слишком безумен, Генри даже начинает задыхаться.

– Ты заключила сделку! – снова восклицает он.

Адди тяжело сглатывает.

– Слушай, я представляю, как все это звучит, но…

– Я тебе верю.

Адди смущенно моргает:

– Что?

– Я верю тебе, – повторяет Генри.