Незримая жизнь Адди Ларю

– Не понимаю, – ворчит Генри, – столько времени прошло. Как он предугадал изобретение фотопленки или телефонов?

– Он не менял технологию, – грустно улыбается Адди, – только меня.

Генри вспоминает незнакомца, который ухмылялся в темноте, и опускает телефон.

V

5 сентября 2013

Нью-Йорк

Генри просыпается под шум утренней пробки. Вздрагивает от автомобильных гудков и света, что льется в окно. Пытается оживить прошлую ночь и сначала обнаруживает в памяти зияющую дыру: чистую грифельную доску, ватную тишину. Но потом зажмуривается, и тьма трескается, уступает место волне боли и печали. Генри вспоминает разбитую бутылку, ливень, незнакомца в темном костюме и разговор, который, наверное, ему приснился.

Он знает, что Табита ответила ему отказом – это точно было реально, воспоминания слишком уж жалящие, такие могут быть только правдой. В конце концов, именно потому он и напился, а напившись, отправился домой под дождем, уселся передохнуть на крыльцо, а потом там к нему подсел незнакомец – нет, вот этого уже не происходило.

Незнакомца и всю их беседу ему явно выдало подсознание, демоны Генри разыгрались в миг душевного отчаяния.

Череп сверлит тупая боль. Генри потирает глаза тыльной стороной ладони, и щеки вдруг касается что-то металлическое. Он прищуривается и видит: запястье обхватывает кожаный ремешок с изящными механическими часами – на ониксовом циферблате блестят золотые цифры. Единственная стрелка, тоже из золота, застыла почти на полуночи.

Генри никогда не носил часы.

Тяжелый незнакомый предмет на запястье напоминает кандалы. Генри немедленно садится и хватается за застежку, испугавшись, что навеки прикован к часам и механизм не откроется. Но стоит чуть-чуть надавить, и та расстегивается, а часы падают на перекрученное одеяло. Они лежат циферблатом вниз, на обратной стороне тонкой изящной гравировкой выбиты три слова: «Живи на полную».

Генри выбирается из кровати, подальше от часов, словно они его ужалят. Но часы просто лежат на месте. Сердце колотится в груди так громко, что даже слышен стук. Генри снова переносится во мрак вчерашнего вечера, дождь стекает ему на волосы, а незнакомец ухмыляется и говорит:

– По рукам.

Но ничего этого не было.

Генри смотрит на свою ладонь: там неглубокие порезы, покрытые корочкой крови. На простынях тоже коричневато-красные капли. Разбитая бутылка! Значит, она была на самом деле. Но рукопожатие дьявола напоминает горячечный сон. Такое случается, реальная боль может присниться. Однажды, лет в девять или десять, Генри заболел ангиной, и боль была просто ужасной. Во сне он то глотал горящие угли, то оказывался в ловушке в охваченном огнем помещении, и горло раздирало дымом. Разум старается осмыслить страдания.

Но часы…

Поднеся их к уху, Генри слышит негромкий ритмичный стук. Никаких других звуков часы не издают (однажды ночью он разобьет их и обнаружит, что внутри корпус полый, и каким образом движется стрелка – неизвестно).

В ладони они кажутся массивными, тяжелыми. Настоящими.

Стук усиливается, и Генри вдруг понимает, что это вовсе не тиканье часов, а глухое постукивание костяшек по дереву, вернее, по входной двери. Затаив дыхание, Генри ждет, пока он прекратится, но звуки продолжаются.

Генри пятится от часов, от кровати, хватает со спинки стула чистую рубашку.

– Иду, – бормочет он, натягивая ее через голову.

Воротник цепляется за очки, Генри задевает плечом косяк двери и негромко бормочет ругательства, всю дорогу от кровати до входа надеясь, что тот, кто стоит по ту сторону, устанет ждать и уйдет.

Но гость не уходит. Наверное, это Беа или Робби, а может, соседка из квартиры дальше по коридору, Хелен. Должно быть, снова ищет свою кошку.

Но за дверью стоит его сестра, Мюриэль.

Мюриэль, которая за последние пять лет приходила к Генри ровно два раза. Из них один – потому что выпила за ланчем чересчур много травяного чая и не дотерпела до Челси.

– Что ты здесь делаешь? – удивляется Генри, но она уже врывается мимо него в дом и разматывает шарф, который носит на шее скорее ради украшения, нежели для тепла.

– А что, родственникам для визита нужны причины?

Вопрос исключительно риторический.

Она поворачивается и скользит по нему взглядом. Наверное, так же Мюриэль рассматривает музейные экспонаты, и Генри ждет, что она, как обычно, смешает его с дерьмом.

Но сестра вместо этого говорит:

– Неплохо выглядишь.

И это очень странно, ведь Мюриэль никогда не врет (не любит, по ее собственным словам, поощрять заблуждения, поскольку мир и без того полон словоблудия). Мимолетный взгляд в зеркало только доказывает, что Генри и впрямь выглядит так же ужасно, как себя чувствует.

– Вчера ты не ответил на звонок Беатрис, и она написала мне, – продолжает Мюриэль. – Беа рассказала про Табиту. Мне очень жаль, Генри.

Сестра обнимает его, а Генри не знает, куда девать руки. Он так и держит их на уровне ее плеч, пока Мур его не отпускает.

– Что случилось? Она тебе изменила?

Генри хотелось бы ответить «да», ведь правда куда хуже, поскольку она заключается в том, что он попросту был ей неинтересен.