Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли

От этих слов в груди что-то сжимается, и она заходится в приступе кашля, перегнувшись пополам от острой боли под ребрами. Значит, кашель все еще живет в ней. Он пока никуда не делся.

— Кэт, это ты? Тебе плохо? — Джордж вглядывается в темноту, прикрыв рукой лампу.

— А сколько девушек навещают тебя по ночам, Джордж Хобсон? — спрашивает она насмешливо, когда приступ проходит.

— Только Черная Кошка. — Он улыбается.

— Значит, это я. Ты чем-то занят? Почему не в городе?

— Я не могу ходить в город каждый вечер, Кэт Морли. Не то быстро пропью все, что у меня есть. Даже очень быстро, — говорит он с сожалением. — Почему ты задыхаешься? Ты что, бежала бегом?

— Я ехала на велосипеде, — говорит Кэт. — Взяла велосипед у викария и домчалась сюда мигом, не то что пешком! Я и обратно вернусь мигом, а значит, смогу подольше побыть с тобой.

— Ты взяла велосипед? Вероятно, это значит, что ты спросила разрешения…

— Не говори глупостей. Если он не знает, то и не расстроится. Но что ты делаешь здесь, в такой конуре, целыми вечерами?

— Поднимайся на борт, покажу, — предлагает Джордж.

В приглушенном свете лампы его лицо очерчено тенями. Морщинки вокруг глаз, прорезанные солнцем, складка над бровями, твердая сильная челюсть. Синяки, оставшиеся после последнего боя, посветлели и напоминают едва заметные коричневые следы, словно отпечатки грязных пальцев. Рубашка расстегнута на груди, рукава закатаны. Как много обнаженного тела. Как много живой плоти, жизненной силы. Кэт радуется, вглядываясь в него и ощущая, как сама с каждой секундой становится сильнее. От его улыбки что-то внутри отпускает ее, словно новые зеленые листочки развернулись на хрупком стебле. Она берет Джорджа за руку и перешагивает на палубу, однако нерешительно останавливается у двери в каюту. Пространства за ней действительно немного.

— Я… Мне не нравятся тесные помещения, — говорит она.

— Если хочешь, я не буду закрывать дверь, — отвечает Джордж, нисколько не задетый ее признанием.

Кэт сходит вниз на пару ступенек и садится, обхватив руками колени. У нее над головой по-прежнему расстилается небо, бескрайнее и вселяющее уверенность.

Каюта узкая и низкая. В ней ничего нет, кроме койки у одной стены, нескольких полок и плитки — у другой. На постели вместо матраса лоскутные коврики, а вместо покрывала старое одеяло. На плитке стоит жестяной чайник, но угли под ним давно остыли. Джордж наблюдает, как ее взгляд быстро скользит по его жилищу. Он слегка хмурится, вдруг ощутив сомнение.

— Согласен, живу небогато. Наверное, даже бедно, с точки зрения тех, кто привык бывать в хороших домах.

— Я работаюв хорошем доме, — поправляет его Кэт. — Но живу я в каморке на чердаке, где в такую жару нечем дышать, — говорит она.

— Действительно жарко. Я даже огонь не хочу разводить, поэтому не могу угостить тебя ни чаем, ни какао.

— А у тебя всегда есть какао? — спрашивает Кэт, удивленно приподняв бровь.

— Честно говоря, нет, — признается Джордж. — Зато точно есть имбирное пиво.

— Имбирное? [8]

— С детства его обожаю. — Джордж застенчиво пожимает плечами. — Не откажешься?

— Ладно, давай. Выпью. У меня из-за кашля в горле совсем пересохло.

— Почему ты так кашляешь? А иной раз слышно хрип, когда ты говоришь. Что-то мешает тебе дышать. — Он снимает с полки коричневую бутылку, разливает содержимое по двум жестяным кружкам.

Кэт размышляет, прежде чем ответить. Ей вовсе не нравятся его слова, — оказывается, болезнь, которая поселилась в ней, заметна со стороны.

— Когда я сидела в тюрьме, переболела воспалением легких, — коротко отвечает она. — До сих пор не прошло. Доктор сказал, что это надолго, хотя я лично надеялась выздороветь быстрее.

— Должно быть, там было очень сыро и мрачно, если ты подцепила такую болезнь, — осторожно предполагает Джордж.

— Так и было. Но заболела я не из-за этого. А из-за того, как со мной обращались. Из-за того, что с нами… делали, — говорит она, отхлебывая имбирное пиво и не сводя глаз с темного напитка в кружке.

Джордж заводит толстый шершавый большой палец под ее подбородок и разворачивает к себе, чтобы посмотреть в глаза.

— Я бы с удовольствием потолковал с теми, кто плохо с тобой обращался, — говорит он мрачно. — И не только потолковал бы. Ты же крошка. С теми, кто дерется не в своей весовой категории, у меня разговор короткий.

— Хотела бы я это видеть! Чтобы ты вышел против тех скотов, которые называют себя охранниками. — Кэт улыбается. — Чтобы они отведали своего собственного лекарства.

— Насколько я понимаю, работа у них грубая и жестокая. Неудивительно, что за нее берутся только грубые и жестокие люди. Мой отец как-то тоже попал в тюрьму — для нас, детей, и для матери это было в радость. Он напился до полусмерти, по своему обыкновению, и набросился на полицейских, которые пытались отвести его домой. Они поволокли его за руки, за ноги, мордой вниз на глазах у всех его дружков, и он вскипел! Я был рад, что они подержали его у себя, а то, если бы его привели домой, за его оскорбленное достоинство пришлось бы расплачиваться нам. — Он качает головой при этом воспоминании.