Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли

Когда Альберт наконец закрывает книгу, кладет сверху очки и перемещает все на столик возле кровати, Эстер улыбается. Он выключает лампу, укладывается пониже, сплетает пальцы на груди. Но глаза у него открыты. Эстер не гасит свою лампу, она лежит, глядя ему в лицо. Гроза стихает, однако ветер все еще дует, с силой швыряя дождь в оконное стекло. Комната, освещенная одинокой лампой Эстер, похожа на уютный кокон, защищающий от бури и тьмы. Может быть, из-за этого, а может быть, из-за страха, пережитого вечером, Эстер чувствует острую потребность в утешении. Она изнемогает от желания, чтобы муж коснулся ее, обнял. Она всматривается в его гладкое лицо, в теплый отсвет на коже, посмуглевшей от частого пребывания на воздухе.

Они ни разу не лежали рядом обнаженные, чтобы он был над ней или наоборот. Она никогда не ощущала прикосновения его тела к своей груди, и от этой мысли у Эстер пересыхает в горле, сердце бешено колотится, она почти задыхается. Не говоря ни слова, она придвигается ближе к Альберту и ложится щекой к нему на плечо. Он не шевелится, молчит. Он не может сослаться на усталость, когда его разум столь очевидно бодрствует этим вечером. Проходит минута, и, поскольку он не возражает против ее прикосновения, Эстер снова поднимает голову. Альберт так близко, что она не может сосредоточить на нем взгляд. Он превращается в размытое кремовое пятно в полумраке, в мягкие оттенки золотисто-коричневого и молочно-белого. Его запах заполняет ее ноздри. Мыло, которым он пользуется для бритья, запах его кожи.

— Ах, Альберт, — выдыхает она, и вся ее любовь и страсть к нему сосредотачиваются в этих двух словах, отчего голос становится глубже, звучнее.

Она позволяет рукам пройтись по его груди, вжаться в ткань его рубашки, ища теплую кожу под ней, легкое сопротивление растущих там редких волосков. Подтянувшись повыше, она прижимается ртом к его рту, ощущая чудесное тепло его губ, их мягкость — всего на мгновение, прежде чем он оттолкнет ее.

— Этти… — начинает он, глядя на нее почти с отчаянием, почти со страхом.

— О Альберт, — отчаянным шепотом отзывается Эстер, — почему ты всегда отталкиваешь меня? Ты меня не любишь? Это же не грех, когда муж и жена касаются друг друга, лежат в объятиях друг друга…

— Нет-нет, это не грех, дорогая Этти, — отвечает Альберт.

— Тогда почему? Ты меня не любишь? — спрашивает она, пораженная.

— Конечно люблю, глупенькая! Кто мог бы не любить такую прекрасную жену, как ты? — Альберт выпускает ее руки, снова сплетает пальцы на груди как будто по привычке, однако это оборонительный жест, он ставит барьер между ними.

— Я не такая глупая, Альберт, я… Я не понимаю. Неужели мы муж и жена только по названию?

— Мы муж и жена в глазах Господа, и это священно, это нерушимо, — говорит Альберт, и в его голосе слышится страх. Взгляд блуждает по комнате, как будто он мечтает бежать отсюда.

— Это я знаю и рада этому, однако… наш союз не скреплен. И как же дети, Альберт?

— Я… — Альберт закрывает глаза, чуть отворачивается от нее. — Семья… семья — это то, чего я хочу. Конечно же, хочу, Эстер…

— Хорошо, не буду притворяться, будто разбираюсь в подобных делах, но я точно знаю, что у нас не будет ребенка, пока ты не касаешься меня, не целуешь и не обнимаешь.

Сама того не желая, Эстер разражается слезами. Они жарко горят на щеках, от них щиплет глаза.

— Ну вот, начинается, перестань, Этти! У нас будет семья, всему свое время! Мы еще молоды и… возможно, мы еще слишком молоды. Возможно, было бы лучше подождать немного, пока мы оба не начнем яснее понимать устройство мира…

— Альберт, в мой следующий день рождения мне исполнится двадцать шесть. Тебе будет двадцать пять. У многих женщин моложе меня уже по трое детей! — Она шмыгает носом, утирая глаза манжетой ночной рубашки. — Но дело не только в этом, не только! Мне необходимо… я нуждаюсь в твоей нежности, Альберт!

— Этти, умоляю: успокойся! — просит Альберт, и он кажется таким напряженным, загнанным в угол, смущенным, что Эстер сдается.

— Я не хотела делать тебя несчастным, — говорит она, подавляя рыдания.

— Ты не можешь сделать меня несчастным, дорогая Эстер, — говорит Альберт, и в его глазах читается беспомощная мука. Минуту он смотрит, как она плачет, потом перекатывается на бок, придвигаясь к ней, и утирает ей слезы. Он, кажется, принял какое-то решение. — Что ж, хорошо. Ты не погасишь свет? — просит он.

Эстер потрясена, потому что слышит, как дрожит его голос. Она молча подчиняется.