Незримый поединок

Однажды на уроке практических занятий, когда наш преподаватель предложил мне сесть в кабину и взяться за руль, я грубо ответил ему: «Мне, трижды судимому за воровство, все равно никто не доверит машину. Зачем же мне учиться?». Повернулся и пошел во двор жилого корпуса. Я отлично слышал, что мне несколько раз настойчиво предлагали вернуться назад. Но я даже не обернулся. До сих пор не могу понять, зачем все это сделал, кому хотел повредить!..

Перед закатом солнца я в одиночестве сидел на скамье во дворе. Многие из нашего отряда, стараясь не замечать меня, проходили мимо. Я понял: о моем демонстративном уходе с занятий знают все и, видимо, не хотят со мною связываться. Но случилось еще более неприятное. Прошел мимо меня и начальник отряда. И тоже ничего не сказал…

Я заметил, что вдали от родных мест при закате солнца грусть бывает у человека острее, чем когда-либо. Причем она особенно тягостна для того, кто провел свое детство в далеких горных деревнях.

В деревне, на закате свои прелести: где-то на горизонте раскаленное солнце, как украшенная на свадьбе невеста, прибирает свои золотистые пряди; вечерние сумерки, словно кубанка жениха, опускаются на скалистые вершины; вьющийся от домашних костров пригорелый дымок наполняет лощины; одиночным, отрывистым лаем собаки то тут, то там напоминают хозяевам, собравшимся на вечернюю еду, о своем существовании… Нет, в городе многие красоты природы, быта даже не замечаешь!

Итак, в этот вечер я грустил, вспоминал детство, но все же при виде начальника отряда приподнялся со скамейки. И с этой минуты все мои приятные воспоминания уступили место глубокой, тяжелой обиде за свою судьбу.

Всю ночь я проспал тревожным, тяжелым сном. Судорога сводила конечности, я нервно вздрагивал.

Утром на занятия не пошел. Каждую минуту ждал вызова к начальству. И вот, случилось то, чего я хотел сам, — начальник колонии потребовал меня к себе.

В полный голос ответив на мое приветствие, начальник предложил мне сесть поближе, а сам продолжал свой разговор с белобрысым худощавым майором, который крепко прижимал к груди какую-то папку, набитую торчащими пачками аккуратно скрепленных бумаг.

Наконец, майор вышел. Начальник, не сказав ни единого слова, порылся в ящике стола, извлек оттуда два почтовых сложенных вместе листка бумаги и положил их передо мною.

— Не торопитесь, — обратился он, направляясь к выходу, — читайте внимательно. Если будет звонок по-городскому, поднимите трубку и ответьте.

От неожиданности я растерялся. Развернул переданный начальником листки. Долго не мог сосредоточиться на незнакомом, слишком мелком, с завитушками почерке. Наконец стал читать:

«Я не задумывался над тем, имею ли я право обратиться к Вам с подобным вопросом. Но я больше не могу вынести моральной тяжести, которая уже в течение двух лет угнетает меня. Мне удалось через соответствующие органы установить, что в Вашей колонии отбывает наказание человек по имени Пашаев Джумшуд». — Я прочел свою фамилию и имя дважды. Это просто поразило меня. Кому я нужен? Что от меня хотят? Сделав над собой усилие, я продолжал читать. И в следующую же минуту радость узнавания охватила меня. «Как-то однажды утром я вернулся с работы и застал этого человека спящим в моей квартире, на моей постели». Так вот оно что!..

Зазвонил телефон. Я вскочил и снял трубку.

— Слушаю, — ответил я, стараясь подавить волнение.

— Здравствуй, папочка, — раздался вдруг детский голос.

Я понял, что это звонит дочь начальника. Однажды я уже был свидетелем разговора между начальником и дочерью.

— Здравствуй, девочка, — ответил я. — Твой папа вышел, он скоро вернется.

— Меня зовут Тамилла! — представилась она по телефону. — А это кто говорит? — она делала большое усилие, чтобы правильно выговаривать букву «р».

На какую-то долю секунды я почувствовал себя, как перед казнью. На лбу выступил холодный пот. Я не знал, что мне ответить. Но она настаивала на своем.

— А это кто говорит?

— Дядя Джумшуд говорит, — ответил я наконец.

Девочка еще о чем-то стала спрашивать, но я уже молчал.

— До свидания, дяденька! — Видимо, от долгого и безрезультатного ожидания ответной речи у девочки пропала охота говорить. Раздались короткие гудки и тут же приоткрылась дверь. Вошел начальник колонии. Я опустил трубку на рычаг и растерянно сказал:

— Вам звонила дочь.

— Спасибо. — Он занял свой стул за рабочим столом, предложил мне сесть на прежнее место и дочитать письмо.

«Я не беру на себя смелость, высказать что-либо о прошлом этого человека, — читал я дальше, — и мне вовсе неизвестен его настоящий образ жизни, но только высказав все, накопившееся в душе и связанное с моей единственной встречей с этим человеком, я, если не окажусь ему полезным, то, по крайней мере, навсегда освобожусь от той тяжести, которая камнем неисполненного долга лежит у меня на душе».