Незримый поединок

…Когда вслед за протяжным, глухим гудком паровоза мерно застучали колеса поезда, на широком перроне дружно поднялись десятки рук провожающих.

Евгений, тесня у окна вагона попутчиков, все пытался не упускать из виду дымящуюся трубку отца и белый платочек в руке Раисы.

Как меняется человек! Как нравственно опустошается он, когда забывает все и всех на свете, даже самого себя…

Таким теперь все в колонии осужденных знали Евгения Мазурова.

В каких только кабинетах он ни побывал, перед кем ни стоял, где только о нем ни шел разговор, — всегда и неизменно такие разговоры завершались безвольной, безнадежной репликой Евгения: «Это судьба, так уж суждено. Не хочу, не буду работать. Поручайте другому». Скажет, пожмет плечами, отвернется и терпеливо ждет, когда его отпустят, позволят вернуться на свою койку.

Сложность положения Мазурова в колонии, его упорное нежелание взяться, как большинство других осужденных, за труд, чтобы сократить этим срок пребывания в заключении, были обусловлены, конечно, не «велениями судьбы», в чем так, старательно Мазуров пытался убедить начальство колонии, и даже не обычным для закоренелых преступников-рецидивистов презрительным отношением к труду. Мазуров уже имел профессию и неплохую, он был высокой квалификации токарем по металлу. Но о возвращении к когда-то любимому делу теперь уже не думал. Не давала уголовная среда, сила инерции и еще — боязнь того, что когда выйдешь из места заключения, никто уже не допустит тебя к станку. В прошлом с Мазуровым это уже было: не успел выйти на свободу как тут же оказывался в окружении друзей и сразу же вовлекался ими то в одно, то в другое уголовное дело, а там — арест, суд, колония. Евгений часто думал, что подмоченная репутация всегда будет в его биографии тем черным пятном, которое ему уже не смыть и которое навсегда пролегло между ним и заводом, станком. «Зачем мне здесь, в колонии работать? — часто размышлял он в одиночестве. — Только чтоб не есть даром хлеб? Зачем мне профессия? Она у меня есть. А куда мне с ней идти? Чтобы отовсюду гнали? „Ты вор, какой ты там токарь. Инструмент, деталь с завода стянуть вот и вся твоя профессия…“» О возвращении домой думать было страшно. «Раиса! Мать! Что я им принесу кроме стыда? Не стану я мешать Раисе жить. Не буду позорить мать… Сам виноват, сам и расплачиваться должен…»

Майора Везирова, опытного воспитателя, слова заключенного Мазурова «Это судьба, так уже суждено» преследовали неотступно. Он часто вспоминал о тех сложных характерах, которые он наблюдал у людей и с которыми ему приходилось сталкиваться за долгие годы работы в исправительно-трудовой колонии. Но чем больше он анализировал все стороны поведения Евгения Мазурова, тем все больше этот осужденный становился для него человеком-загадкой.

Мазурова нельзя было отнести к числу таких заключенных, которые в период ломки характера допускают по безволию те или иные нарушения и даже, по указке других, преступления и не подчиняются общему ритму жизни коллектива. Тем более нельзя было считать его так называемым «крепким орешком», разнузданно дерзким уголовником, не скрывающим своего презрения к труду, всеми средствами поддерживающим свой воровской «авторитет», свое профессионально-спесивое «я» среди других, находящихся в заключении преступников. Если Мазуров принимал участие в азартных играх или же совершал какие-либо другие нарушения, то всегда шел на это по своему личному желанию. К такого рода «самостоятельности» Мазурова майор относился доброжелательно, полагая, что лучше самому, не под диктовку более «сильного» заключенного совершить проступок, чем слепо исполнять чье-либо требование или желание. Подобную «самостоятельность» майор Везиров, имевший большой опыт воспитательской работы, называл «нейтрализацией» или «первоначальной стадией перерождения» сознания правонарушителя.

Итак, возникали вопросы: кто же такой Мазуров? какими целями живет? что заставляет его быть отрешенным от окружающих? к чему может привести подобная его замкнутость?

Майора Везирова, в своей многолетней практике воспитателя не раз пользовавшегося самыми неожиданными, даже парадоксальными приемами воздействия на уголовников, не покидали мысли о будущем Евгения. Размышления над причинами замкнутости внутреннего мира Мазурова порою доводили Везирова чуть ли не до отчаяния. Но при всем этом майор твердо был убежден, что Мазуров не является безнадежным, не поддающимся воздействию скептиком. Майор неустанно искал пути, думал об известных ему формах воздействия на человеческую психологию, доискивался, чем можно затронуть молчаливого, ушедшего в себя правонарушителя.

«Человек рождается в труде. Коллектив в процессе труда — превосходный воспитатель. Значит, сейчас нужно повернуть Мазурова лицом к коллективу», — решил Везиров.

Далеко за полночь. Тишина. Окна — настежь. Из-под синего абажура на середину массивного письменного стола начальника колонии льется мягкий ровный свет.