Незримый поединок

Выслушав доклад дежурного офицера, майор Аббасов приказал водворить Болдыреву в штрафной изолятор с выводом на работу. Не одну ночь провела за свою жизнь Болдырева в одиночках и штрафных изоляторах и давно уже считала это обычным для себя состоянием. Но сегодня, когда надзирательница захлопнула за собой тяжелую металлическую дверь изолятора, нервы у Болдыревой не выдержали. Она вдруг бросилась к смотровому окну и оглушительно крикнула: «Надзорочка!»

Но ни надзирательница, никто другой не откликнулся.

Обхватив руками голову, Болдырева в раздумье присела на нарах. Маленькая запыленная лампочка сквозь металлическую сетку скупо освещала изолятор. Изредка снаружи глухо доносился гудок какого-то парохода. Ночь в изоляторе напомнила Людмиле, как она впервые, еще девчонкой, очутилась в таком же мрачном помещении. Но тогда она была не одна, рядом на цементном полу сидел ее брат. Кирпичом, сброшенным с третьего этажа, разбил он голову рослому парню за то, что тот издевался над четырнадцатилетней сестренкой. С тех пор прошло более двадцати пяти лет, а она все помнила. Михаил говорил ей тогда такие слова: «Люда, ты не бойся, тебе ничего не будет, стукнул его я. Так и скажу: стукнул, потому что он, мерзавец, обижал тебя. Ты же у меня единственная, ни отца, ни матери. Я не мог позволить чтобы тебя обижали. Не плачь, сестренка, я не пропаду, найду дорогу в жизни и разыщу тебя».

— Где же сейчас мой Михаил?

Вспомнился 1939 год. Зима. Стужа. В руках — детеныш, ее сын Валерий, закутанный в лохмотья. Идти тяжело, холодно, продала все с себя: покупала хлеб; она доходит до дома младенца и отдает его рябой женщине в белом халате. С каким презрением смотрела няня на Людмилу: «Неужели не жаль крошку?..»

Болдырева поднялась с цементного пола изолятора а прижалась к холодной стенке.

После семнадцатилетней разлуки она получила письмо от Михаила. Его прочитала ей соседка по койке. От родного брата письмо! Но почему так тяжело вспоминать сейчас о нем?

«Я уже искупил вину перед Родиной, — писал Михаил, — я не просто отбыл наказание, позор прошлого смыл собственной кровью, вернулся с фронта без ноги. Я выполнил свой долг перед Родиной и тобой. Как твой брат, взял Валерика из детдома. Он теперь в морском училище. Умоляю тебя, Люда, положи конец бродяжнической жизни и возвращайся к нам. Если ты не послушаешь меня, раз и навсегда, до самой смерти, не вспоминай Валерика…»

— Да что это такое со мной? — прошептала Болдырева.

Мысли у нее путались. Поднявшись на цыпочки, женщина схватилась за холодные решетки и бессильно повисла на них.

В глубине ночи мерцали огоньки. Хриплым басом гудел пароход. Ему отозвался другой — пронзительный, отрывистый свист.

Майор Аббасов продолжал разговаривать по телефону. Кивком головы он ответил на приветствие Болдыревой и предложил сесть. Она села рядом с Гадимовой. Телефонный разговор был закончен, а майор все молчал.

В кабинетах начальников Людмила не любила задерживаться.

— Мне можно идти? — спросила она.

— Нет, — ответил майор. — Вы написали письма брату?

— Какому брату? У меня нет брага, — ответила она, пытаясь уклониться от дальнейшего разговора. Раздумья последних дней совсем ее растревожили.

— Что пишет вам сын? Много ли еще ему служить.

Болдырева вздрогнула. Откуда все это им известно? Ни в одной колонии никто, никогда не знал об этом.

— Вы, наверное, меня с кем-нибудь путаете, — ответила Людмила.

Майор встал, медленно зашагал по кабинету. Остановился перед ней. — Тут уж я ничего не понимаю. Почему вы так упорно отрицаете, что вы — мать? Это единственное, чем вы можете гордиться в жизни. Почему вы не хотите признаться, что у вас есть сын, ради которого вы должны жить, ибо в нем все ваше будущее, вы уже немолодая. Если отрицаете даже то, что вы мать, то едва ли вам можно верить в чем-либо, — закончил майор и спокойно сел за стол.

Людмила не выдержала, вскочила со стула, вцепилась обеими руками в воротник старого сатинового платья и одним рывком разорвала его на себе.

— Ведите на вышку![9] — закричала она истошным голосом. — Мне не нужны ваши нотации, мне все это надоело. В тюрьму так в тюрьму. Отправляйте!

Она еще долго кричала в кабинете начальника, но тот как будто даже не замечал ее.

Последние дни в колонии подорвали, потрясли Болдыреву. Ее мучила бессонница. После истерики она вдруг как-то обмякла. Безвольно прислонилась к стене. Кричать не хватало больше сил.

— Сядьте и успокойтесь, — сказал, наконец, майор все так же твердо, но дружелюбно. — Мы друг-друга, кажется, понимаем. Вы совершили кражу в швейном цехе и оскорбили бригадира, думая, что за это вас отправят отсюда. Но вы ошибаетесь. Никуда мы вас отсюда не отправим. Останетесь у нас. А ее невыход на работу, — продолжал он, уже обращаясь к Гадимовой, — нужно просто обсудить на совете коллектива и все.

Людмила впервые почувствовала, что потерпела поражение. Соединяя рукой концы порванного чуть ли не до подола платья, она еще раз посмотрела на начальника и вышла, бесшумно притворив за собой дверь.