Незримый враг

Может, за год яд выветрился, а может, и нет. А я столько раз листал эту книгу – будь я в то время жив, она, возможно, убила бы меня. Какое счастье, что Молли не умеет читать и книгой не заинтересовалась! Никогда бы не поверил, что неграмотность может оказаться спасительной.

Быть живым значит решать множество житейских вопросов, так что остаток дня прошел в суете. Мы наконец-то побывали в пресловутом замке на холме, где дали показания мрачной парочке британских чиновников, затем вместе с плачущим бароном отправились на похороны Элизабет Дигсби, куда больше никто не явился, даже Лиам. Молли сказала, на вчерашнем празднике он много пил, плакал, а потом отправился к живущим в соседней деревне родителям.

После похорон мы отвезли барона домой и оставили на попечении слуг. Затем Фаррелл доставил нас в порт, где любезно купил мне билет на вполне приличный корабль Дублин – Ливерпуль, а потом с ветерком домчал домой.

Вечер прошел чудесно: запеченная курица, болтовня о том о сем. Мы, все четверо, рано легли спать, чтобы утром отправиться в старинную, поросшую мхом церковь на берегу моря. Свадьба была тихой, только жених, невеста (в розовом) и гордые нарядные свидетели – Молли (в том самом желтом платье) и я (в самом светлом из своих костюмов). Я сердечно поздравил молодоженов, а по возвращении домой забрал свои два саквояжа – с одеждой и с рукописью, и снова погрузился в экипаж. Попрощаться решено было дома, мне не хотелось расчувствоваться на публике.

– Удачи, – сказал я и, не зная, уместно ли будет обняться, коротко поцеловал Молли руку.

– И вам удачи, мистер, – тихо сказала она.

Фрейя увела ее готовить угощение, а мы с Фарреллом отправились в порт. Я неотрывно смотрел на их дом, утопающий в облаке цветущих сливовых деревьев, пока тот не скрылся за поворотом.

В порту Фаррелл вручил мне багаж, и я подошел к трапу парусного корабля. Мы обменялись парой ничего не значащих слов, которые люди всегда говорят друг другу на прощание: «увидимся», «береги себя», «рад был познакомиться». Фаррелл сунул мне несколько монет и смущенно пробормотал:

– Поесть не забудь. Ну, ступай, ступай.

Я кивнул и с достоинством взошел на борт. Матросы уже смотали швартовочный трос, и наше судно начало отдаляться от берега, когда я, не выдержав, изо всех сил замахал Фарреллу с палубы. Тот тоже замахал, как отец, провожающий сына в далекое плавание.

Мне стало так грустно, невыносимо грустно с ним расставаться! Захотелось прыгнуть за борт и поплыть обратно, не думая ни о своих саквояжах, ни о Лондоне. Выбраться на берег, поехать обратно к Молли и ее матери, к курятнику и грядкам, к обедам с ломтями хлеба, которые кладут прямо на стол. Но время безумств прошло, и настали будни. У меня не было повода остаться, и я, конечно, не стал, рискуя жизнью, прыгать с корабля.

Я видел, как Фаррелл перестал махать, подошел к экипажу, сел в него и уехал. Когда он окончательно скрылся из виду, а расстояние до берега стало непреодолимым, я направился к себе в каюту – тесную, но весьма опрятную, – упал на койку и зарыдал во весь голос, сам себя удивив. Последний раз я так плакал в детстве после маминой смерти, еще до того, как нас с Беном сослали в пансион, и с тех пор себе такого не позволял. У стен есть уши, в пансионе все друг за другом следили, и кто-нибудь обязательно разболтал бы, что весельчак Джон Гленгалл плакал в подушку.

В каюте я пролежал полдня, слушая плеск воды за бортом, крики морских птиц да голоса людей за стеной. Выгнать меня оттуда смог только голод. Я съел неплохой обед в кают-компании, несколько прилично одетых ребят пригласили меня сыграть в вист, и я охотно согласился.

Мечты об Ирландии слабели с каждой милей, приближавшей меня к дому. Я проиграл остаток денег, полученных от Фаррелла, потом немного выиграл. На дилижанс Ливерпуль – Лондон этого хватило, а вот на экипаж до дома уже нет, так что пришлось самому волочить саквояжи через весь город. Ключи нашлись там же, где мы с Беном и Молли их спрятали: под большим камнем у дороги.

Дом встретил меня молчанием.

Глава 14 Двое в шляпах

В Лондоне я вернулся к той жизни, о которой мечтал. Радость от этого, признаюсь, оказалась несколько пресной, и все же я многого добился. Затеял в доме ремонт, пошил себе еще костюмов, нанял новых слуг. Оранжерею восстановили, и там теперь, по отцовской традиции, выращивали салат.

Я ездил по гостям и сам устраивал вечера, получал приглашения на чай и игру в карты, приглашал в ответ. О том, что было со мной в те странные два месяца, я никому не сказал и все же стал модным гостем – возможно, потому, что больше не стремился всем понравиться.

Свою удивительную историю я хранил только в своем сердце и на этих страницах, над которыми продолжал работать по утрам в своем кабинете (ранее известном как кабинет моего отца). Вот забавно, в разгар приключений я все отдал бы, чтобы с ними покончить и жить нормальной жизнью, а теперь в мечтах только и делал, что возвращался в Ирландию.