Незваные гости

Он вошел в ложу, когда уже потухал свет. Сразу же заиграл оркестр. Ложа была пуста. Прошло несколько минут, прежде чем Дювернуа окунулся в театральную атмосферу… Уже поднимался занавес, раздался небесный голос. В темном зале, как незажженные хрустальные люстры, поблескивали платья женщин. Дювернуа посмотрел направо, налево… во всем театре только в его ложе были пустые места… Но музыка незаметно завладевала им, и он уже готов был отдаться ей, слушать, смотреть, как вдруг его охватило страшное беспокойство. Сердце его бешено заколотилось: он чувствовал, угадывал, что она здесь… Она, его любовь, его судьба, его несчастье, его отчаяние, его неумолимое светило… В соседней ложе женский силуэт – такой же, как и во всех других ложах, но он узнал бы ее – любимую – по одному лишь изгибу тонкой шеи, по затылку, по манере класть руку на барьер ложи… Да, если он думал, что наконец обрел равновесие… он снова катится в пропасть. Дювернуа тихонько встал и отошел в глубь ложи, чтобы оттуда всласть насмотреться на н е е. Он уже не слышал музыки, не видел зала – светлая тень в соседней ложе затмила все. Она, не двигаясь, слушает… рядом с ней другая женщина, сзади мужчины. Вот она шевельнулась, одним движением накинула атлас и меха на голые плечи: может быть, она почувствовала его взгляд? Она не повернула головы, снова сидит неподвижно… мужчина сзади нее наклоняется, поднимает что-то – программу или, может быть, перчатку… А, это он… Затаившийся во тьме Дювернуа – цивилизованный человек… он не бежит при виде врага, как бы его ни боялся, он не кидается на врага, как бы его ни ненавидел. Он не станет публично обнажать свое страдание, так же как не станет раздеваться или чесаться.

Это началось до войны, когда Дювернуа был еще молодым летчиком-испытателем. Он увидел ее в первый раз на Монпарнасе, в кафе «Дом», ее сопровождал красивый парень. Сразу было видно, что они любят друг друга. Дювернуа мог бы познакомиться с ней тогда же, потому что он был с приятелем, который знал ее возлюбленного – Мишеля Виго, но Дювернуа не решился, потому что летчик-испытатель Дювернуа был тогда неодолимо застенчив. Отчасти из-за того, что он уже начал лысеть, и это приводило его в отчаяние. А у этого Мишеля Виго были чудесные кудри, два завитка надо лбом, как рожки у фавна… С этого дня Дювернуа стал часто бывать на Монпарнасе, и когда он встречал ее там – неизменно с Мишелем Виго, – у него каждый раз больно екало сердце. Он садился как можно ближе и смотрел на нее. Он смотрел на ее светлые волосы, неуловимую розовость… незначительные брови, незаметные ресницы и необъятный взгляд; она была небольшого роста, слегка сутулилась… Что же в ней было такого… бесконечно трогательного? Она волновала его до рыданий. И Дювернуа прекрасно видел, что то же самое ощущают и ее любовник и все другие мужчины, которые подходили поздороваться с ней, что все они – у ее ног, у ее маленьких ножек. Он ясно видел, что за ней тянется длинный шлейф любви, шлейф новобрачной, шлейф королевы…

Познакомился он с ней позднее, когда она уже была женой Беленького, Станислава Беленького, весьма парижского римского императора, финансиста и любителя искусств. Знакомство произошло, когда они плыли из Нью-Йорка в Гавр, и несколько дней, проведенных вместе на пароходе, стали решающими в жизни Дювернуа. Он начал следовать по пятам за этой женщиной, которая знать его не хотела. Когда она ушла от Беленького к молодому шведу, своему соотечественнику (она была шведкой), Дювернуа стрелялся и промахнулся на волосок, пуля прошла навылет через спину… Потом была война и все, что связано с нею, но образ этой женщины не оставлял его ни на одно мгновение. После войны, когда он снова встретил ее в Париже, его хождение по мукам возобновилось. Каждый раз, когда возле нее появлялся новый мужчина, Дювернуа доходил до апогея страданий. Да, Дювернуа, знал, что такое несчастная любовь… Последние три года она много путешествовала. Каждый раз, как она возвращалась в Париж, он ее видел, видел, как она быстро стареет, но ей стоило только свистнуть, и он в любой момент прибежал бы к ней, как раньше, как всегда. Но она никогда не звала его. Время от времени он стоял под ее окнами на Острове[62]; ставни были закрыты, за ними – темнота… Прошло больше года с тех пор, как он ее видел в последний раз.