Незваный гость. Поединок

— Кумар, напьешься чаю — догоняй! — сказал Луговой и, подняв воротник полушубка, зашагал по дороге, длинный, сгорбившийся, чем-то похожий на верблюда.

Вот так в пути было легче. Пусть ветер бьет в грудь, пусть слезятся глаза, а он будет пробиваться вперед, как пробивался все это знойное лето... Он шел и шел. Уже стемнело, и дорога лишь угадывалась под ногами. Вдруг яркий свет ударил его в глаза и будто опрокинул навзничь. Луговой зажмурился и остановился, закрываясь рукою.

— Пьяный, что ли? — раздался рядом с ним сердитый окрик. — Прешь на машину. Не видишь, что ли? Кто такой?

Луговой открыл глаза и увидел перед собой Дубкова. Он стоял перед ним в желтом кожаном реглане, в серой каракулевой шапке, а за спиной у него чернела машина.

— Куда идешь? — снова спросил Дубков, вглядываясь в Лугового и не узнавая.

— Проезжайте, товарищ директор, — проговорил сквозь зубы Луговой и сошел с дороги.

Щелкнув, открылась дверца машины, и Луговой услышал возглас Меденцевой:

— Дима, это же Луговой!

Меденцева вышла из машины, подбежала. Ветер распахнул ее шубку, сорвал с головы платок.

— Борис!

— Нина! — воскликнул Луговой, вновь почувствовав, что он любил, любит и может любить только одну эту женщину, что он готов простить ей все, что она сделала, что еще может сделать ему плохого.

— Ну здравствуй же! — Она стояла теперь от него так близко, что он почувствовал ее дыхание. — Ведь мы не виделись целое лето! Подумать только!..

Меденцева протянула руку и глядела на Лугового с искренней радостью, словно с ней ничего не произошло, словно она была та же, что прежде, весной.

И оттого, что она так просто и невинно глядела, он не взял ее руку и отступил.

— А я не узнал вас, — сказал Дубков, бросив озабоченный взгляд на Меденцеву. — Честное слово! Такую бородищу себе отпустили...

Луговой не повернулся к Дубкову и продолжал всматриваться в глаза Меденцевой, но они, скрытые сумраком, ничего не сказали.

— Мы подвезем тебя, Борис. Это нам ничего не стоит, — проговорила Меденцева, опуская руку.

«Не стоит! — мысленно повторил ее слова Луговой. — Как это верно сказано».

Минутная вспышка радости погасла, и он как-то сразу почувствовал, что может говорить с Меденцевой спокойно. Но говорить было не о чем.

— Значит, ты удираешь? — проговорил Луговой, зная, что отряд Кузиной еще ведет наблюдение.

— Вынужденно, товарищ Луговой, — сказал, как бы оправдываясь, Дубков. — Мы переезжаем в город.

— Ну, счастливо! — Луговой поклонился и широко, торопливо зашагал дальше.

Вскоре Лугового нагнал Кумар.

— Гляди, Борис! Жаксы-Тау!

Луговой вскинул бородатую голову. Над степью начинало светлеть. Облака прорвались, и в синих разводах между ними стремительно неслись звезды. А на светлой полосе горизонта, над которой где-то за облаками тоже бежала луна, чернел силуэт Жаксы-Тау. Луговому даже показалось, что он видит и пирамиду, к которой поднималась Люба Малинина, человек с бескорыстным и самоотверженным сердцем. И в эту минуту он впервые подумал о том, что эта девушка была необыкновенной и могла принести ему счастье.

Как это было

Солнце примеривалось еще раз показаться земле, прежде чем уйти за гору Жаксы-Тау. Наконец его лучи, с трудом пробившись сквозь толщу многослойных облаков, упали на озеро, посеребрили сухой берег, осветили и пирамиду на вершине горы, упирающуюся почти в самое небо.

Мамбетов, сидевший у окна, уловил этот момент и погрустнел: слишком короткой была удивительно красивая вспышка покрытой молодым снегом степи. Сергеев по-своему расценил задумчивость своего коллеги.

— Что приуныл, Ермен Сабирович? — спросил он, улыбаясь. — Жаль расставаться с «Незваным»? Все разно завтра увезу. Ты свое дело сделал, теперь моей голове болеть... Ну, что молчишь?

Сергеев, конечно, прав, но Мамбетову казалось странным остаться без этого дела, без хлопот и забот, которые заполняли каждый день. Будто и делать уже нечего станет. Но признайся Сергееву — засмеет, пожалуй. Какой ты чекист, скажет, если скорбишь так!

Была и другая причина, заставляющая Мамбетова чаще обычного хмурить брови: это гибель Любы Малининой — свежая рана в его душе. Перед глазами то и дело возникал черный столб дыма и возле него — недвижимое тело, покрытое старым в зеленых травянистых пятнах брезентом.

— Ну? — наступал Сергеев, подзадоривая Мамбетова смешинкой в голубоватых глазах, странно молодо выглядевших на усталом лице.

Мамбетов, вспомнив, о чем говорил Сергеев, нехотя отозвался.

— Завтра не увезешь.

— Ну, послезавтра.

— Посмотрим.

— Чего смотреть! Преступление совершено, и статья налицо.

— Не в статье дело! — возразил Мамбетов. — Понимаешь, Василий Иванович, Виднов этот — сопляк! Мне кажется, что на каком-то рубеже просмотрели его. И преступление можно было бы предупредить.