Незваный гость. Поединок

— Я не знаю Веры Лозиной.

— Это подруга Симы, они вместе работали. Так где же вы были?

— На базаре.

— А Сима?

— Пусть каждый отвечает за себя.

Воронова второй раз отговаривалась этой фразой. Теперь я насторожился и подумал о том, что мне, пожалуй, постановкой общих вопросов не отделаться. Я спросил:

— Вы знаете Иосифа Шомрина?

— Как не знать? Его весь Белогорск знает.

— Кто он такой?

— Сборщик утильсырья.

— Вы знакомы с ним?

— Знакома. Тряпье сдавала ему.

— А дома у него были?

— Была. Тряпье помогала разбирать.

— Еще зачем ходили?

— Не помню.

Вот это допрос! Я вытираю лицо платком, наливаю из графина стакан воды и выпиваю с такой жадностью, будто не пил со вчерашнего дня.

— Вы верующая?

— Верующая.

— В церковь ходите?

— Нет, не хожу. В церкви — обман. Там открыто молятся и делают угодное властям, — выпалила Воронова. — А это нельзя называть истинной верой. Мы должны служить не власти, а богу. Вот апостолам тоже не разрешали собираться для молений, однако они тайно собирались. И мы должны тайно собираться, несмотря ни на какие запреты.

— О ком вы говорите? Кто должен тайно собираться? — перебил я ее.

— Мы, верующие. Христиане веры евангельской.

— Сектанты-пятидесятники?

— Мы так себя не называем.

— А кто называет?

— Другие.

Я решил подвести черту.

— Значит, вы принадлежите к секте христиан веры евангельской, или иначе пятидесятников?

— Принадлежу, — подтвердила Воронова.

Естественно, я тут же задал вопрос:

— Кто еще состоит в этой секте?

— Пусть каждый отвечает за себя, — последовал тот же ответ.

— А дочь ваша Сима состоит в этой секте? — спросил я, делая вид, что пропустил мимо ушей последние слова Вороновой, хотя они начинали меня бесить.

— Я отвечаю за себя. За других не отвечаю.

— Но Сима — ваша дочь! — не вытерпел я.

— Она взрослая, скажет сама.

И это говорила мне мать девушки, распятой и чуть не сожженной заживо! Как же затуманили проповедники твою голову, бедная женщина, если ты отдала на поругание дочь! Я не стерпел и сказал ей это, но мои слова не тронули ее.

— А как же Авраам принес в жертву богу своего единородного сына? — спросила она.

— Значит, вы Симу хотели принести в жертву богу, как Авраам своего сына?

Воронова потупила глаза.

— Святое дело. Нечего про него говорить.

Не много я получил от допроса Вороновой. Бился с нею часа два, а написал в протоколе полстранички. Воронова ушла от меня, не простившись.

И вот — другая свидетельница, сразу удивившая меня своим видом. Это была очень высокая и очень худая женщина, с острым птичьим лицом, лет сорока пяти. Глаза ее сидели глубоко и метались в орбитах: вверх, вниз, по сторонам. Я ее немного представлял уже по описанию Веры Лозиной, но не думал, что она выглядит такой изможденной.

— Бржесская... Сарра Николаевна... 1915 года рождения... Не работаю... Замужем... С мужем не живу. Бросил... Трое детей, — отвечала она на вопросы, следя за тем, как я пишу. Мне казалось, что ее удивил сам процесс письма. И я не ошибся: свидетельница была неграмотная.

— Почему вы разошлись с мужем?

— Я верующая, а он нет.

— Вы сектантка?

— Сектантка, — без колебаний ответила Бржесская. Мне показалось, что она готова говорить все, что знает. И я задал вопрос прямо:

— Вы были в Березовой балке, когда...

— Была, — перебила меня свидетельница.

— Что вы там видели?

— Все видела.

— Расскажите, кто привязывал Симу Воронову к кресту.

— Никто не привязывал. Ее святой дух поддерживал.

— А кто костер разжигал?

— Огонь с небес снизошел.

Я взглянул на Бржесскую. Мой взгляд встретился с ее глазами, кроткими до беспомощности. Я думал, что она смеется надо мною, но Бржесская была серьезна.

— Что вы делали в это время?

— Молилась.

— На иноязыках?

— Да.

— Каких?

— На всяких.

— Вы разве знаете языки?

— Когда молюсь, они открываются мне.

— С кем же разговариваете на молении?

— С богом.

— Вы его слышите?

— Слышу, а бывает — вижу.

— Каким же?

— В разных видах. Последний раз телком представился.

— Как же-вы с теленком на иностранных языках разговариваете? — возмущаясь уже, спросил я.

— Голос-то у него человечий...

Я положил ручку, вытер выступивший на лице пот.

— А в Березовой балке он в образе серой пичужки представился, — добавила Бржесская. — Сел на ветку возле креста, глядит...

— Вы давно верите в бога? — спросил я свидетельницу.

Мой вопрос был совершенно лишним для дела, но я не мог удержаться, впервые беседуя с так фанатично настроенным человеком.

— С детства. Отец меня водил в церковь.

— Значит, вначале вы были православной христианкой?

— Была. А потом к баптистам ходила.

— Где это происходило, в Белогорске?

— Нет, на Украине.

— Когда вы в Белогорск приехали?

— Во время войны эвакуировалась.

— И здесь к пятидесятникам попали?

— До этого еще к скопцам ходила, там же, на Украине. Готовилась воспринять царскую печать, да нашего проповедника заарестовали.

— За что?

— За веру.

— А может быть, за преступления? За эти вот царские печати. Ведь оскопление человека — это преступление.

— Святое дело, — не согласилась со мной Бржесская.

— Хорошо. Кто еще присутствовал в Березовой балке?

— Другие сами скажут. Пусть каждый отвечает за себя.

Знакомые слова, черт бы их побрал!