«А присмотрит кто? За тобою и за приказом?» — хотелось спросить, но промолчала. Он все уже решил, в Крыжовене меня видеть не желает. От недоверия либо из необходимости простушку-нечародейку от опасности уберечь. После расскажет. И с личными темами я приставать к нему не буду. Не ко времени. В Мокошь-граде расстанемся. Подумаешь, на недельку дольше пострадаю.
Семен уютно дремал на моем плече, и я не отказала себе в удовольствии сунуть нос в его волосы. Мята и ваниль, немножко дубовой коры, чуточку дыма, знакомые все запахи, приятные. Век бы так сидела. За городской заставой я велела извозчику править к богадельне.
— Куда? — переспросил Семен, открыв глаза. — Ах, прощаться.
— Здесь сойду, — предложила я, — а ты в приказ поезжай.
— Даже не надейся от меня избавиться. Было сказано — ни на шаг.
Малышня обступила нас, радостно галдя. Дети в новых нарядных костюмчиках, умытые, причесанные, сытые. Перфектно-то как! Крестовский посмотрел на меня удивленно.
— Геля! — кричал Мишка. — Что за новый фраер?
— Стыдись, отрок Степанов, не фраер, а целое его превосходительство, начальник мой из столицы.
— Чародей? — Костыль сбросил под ноги ворох искорок. — А так могет?
Шеф признался, что не могет, и блаженненький Митька в утешение отдал ему почти не обгрызенный леденец.
— Евангелина Романовна! — Квашнина помахала с вершины лестницы. — В кабинет проходите.
Одарив бывшую мадам Фараонию быстрым взглядом, Семен вернулся к своему леденцу.
— Одна ступай, я здесь подожду.
Беседа наша с директрисой затянулась почти на час, я рассказала о приказных новостях, она о приютских. Мой скорый отъезд Елизавету Афанасьевну удивил и не обрадовал.
— А Грегори наш воин как же? — спросила она шаловливо. — Так и бросишь страдальца?
Посмотрев на свой перстень, я призналась в том, что Волков с арестантами вытворял.
— И что? — удивилась Квашнина. — Его пассию обидели, он отомстил. По-мужски это, по-джентльменски. А то, что не по закону, так и…
Поморщившись от запаха жженого сахара (именно так мне квашнинское чародейсво пахло), я перебила:
— Господин Волков вовсе не заезжий аглицкий стихоплет, а чиновник.
— Что ж, чиновникам и любить нельзя? — Она вперила в меня взгляд, хмыкнула. — То-то, погляжу, тебя примерный чиновник что болонку дрессирует.
Оберег на моей груди потеплел и завибрировал, директриса отшатнулась в испуге.
— Прости, Гелюшка, дуру старую!
Попрощались мы дружески, поцеловались даже троекратно. Елизавета Афанасьевна пообещала за Гриней присмотреть и посулила нам с ним скорую встречу, так как всенепременно Григорий Ильич оправдаться передо мною способ изыщет.
Я спустилась по главной лестнице, на душе было отчего-то неспокойно. Крестовского обнаружила в углу вестибюля на кожаном диванчике, окруженного приютской ребятней. Митька сидел у него на коленях, сосал конфету и играл чародейской сапфировой серьгой. Встретив мой взгляд, Семен изобразил комическую сокрушенность и весело подмигнул.
— Начальник сказывал, ты прощаться пришла, — подошли ко мне Мишка с Костиком.
— Уезжаю. — Я обняла пацанов по очереди. — Писать буду.
— Рыжий твой тоже обещал, что напишешь. — Мишка всхлипнул. — А Костылю в ноги каких-то стрел пустил.
— Щекотит, — прислушался к себе калека, — и вроде как огнем туда-сюда тилибомкает. Семен Аристархович говорит, у меня каналы силы не туда пошли, оттого ходилки усохли, сказал, тренировать их и чародейски и по-простому.
— Перфектно!
Приближающийся Крестовский дробился в десяток маленьких Семенов сквозь накатившие на меня умильные слезы. Шел он медленно, но не только потому, что приноравливался к шажочкам блаженненького малыша, я видела, что каждый шаг дается чародею с трудом.
Подскочив к Семену, я подставила плечо.
— Устал дяденька, — пропел Митька тоненько, поднял ко рту облизанную палочку, дунул и протянул чародею целехонького леденцового петушка. — На-кась, поправься.
Крестовский угощение взял, присел на корточки и взял мальчишку за плечи.
— Запомни, Дмитрий, никогда так больше не делай.
— Ты кушай, дяденька. Нешто не понял, без тебя так не сдюжу?
Сироты, окружившие нас со всех сторон, настороженно примолкли. Семен поднял на меня абсолютно несчастные глаза, вздохнул, вернулся к Митьке.
— Сделаем так, малыш, дядя чародей сейчас твои силы запечатает… — Он быстро сдернул с мочки серьгу и приложил ее к детскому уху. — Не бойся, это на время.
— Леденчик кушай! — хихикнул пацан, сапфир блеснул от движения.
Крестовский засунул в рот петушка, щеки раздулись по-мышиному, повторил манипуляции со второй серьгой, сплюнул на мрамор пола чистую палочку и щелкнул пальцами. Сапфиры побледнели и растаяли.
Пружинно поднявшись, чародей обратился ко мне:
— Можем идти.
С четверть часа еще я целовалась и тискалась с ребятишками, всплакнула даже. А на улице спросила:
— Митька тебе с леденцом сил передал?
— Редкий дар у ребенка, можно сказать, исключительный. Поэтому… — Семен вдохнул холодную влагу полной грудью. — Не важно. Слушай, Попович, а не закусить ли нам с тобою на дорожку?
— Если платишь ты.
— Совсем поиздержалась?
— На букетах в основном.